Один Рё и два Бу

«Дорога цветов» засыпана цветами, завалена мешками с рисом, кусками шелковых тканей — подношениями восторженных поклонников. Бледные, запрокинутые кверху головы, широко открытые, кричащие рты:

Дандзюро! Дандзюро!..

Ты самый лучший, самый великий!

Ты лучший во всей стране!..

Дандзюро ступает на «дорогу цветов». За его спиной длинная черная тень, извиваясь, прижимаетеи к нему. Язычок пламени в светильнике дрожит и ко леблется. А за ними вторая тень — Корэдзуми нерешительно протягивает руку.

И вдруг, не оглядываясь, неслышно для зрителей, Дандзюро взбешенно шепчет:

Корэдзуми, редька, о чем ты думаешь? Навалился на меня и дышишь мне в затылок. Подвинься, дурак!

А-а-а-а!..

Красный туман в глазах сужается, сужается, сужается…

Ничего не видно, кроме блестящей маленькой точки — рукоятки кинжала за поясом Дандзюро. Она так сверкает, что смотрящие на нее глаза Корэдзуми перекашиваются. Чья-то рука поднимается, вытаскивает кинжал из ножен и вонзает его в затылок Дандзюро.

Благородный даже в смерти, Дандзюро медленно, прекрасным движением склоняется вперед.

М А Т Ь

Так как он был черный человек и люди привыкли нe замечать его, никто не обратил внимания, когда Корэдзуми спустился с «дороги цветов», пробрался между зрителей и прошел через «мышеловку». У выхода один из зазывал с удивлением посмотрел на него и опять отвернулся. Невидимый в уже поредевшей к вечеру толпе, Корэдзуми перешел через улицу и остановился у водоема напротив Ямамура-дза. Он зачерпнул воду в одну из стоявших тут кадочек, откинул капюшон и, припав к ней, долго пил, а потом смочил горячий лоб и щеки. Но так ужасен был внутренний жар, сжигавший его, что вода не охладила его и не утолила жажды, а мгновенно испарилась, так что ладони опять были сухи, а язык во рту тяжелый и шершавый. Несколько времени он стоял, тупо глядя на водоем. Ломило виски, и одежда давила на плечи. Корэдзуми снял черный балахон, аккуратно свернул, положил на землю и, оставшись в обычной выходной одежде, медленно отошел и шаг за шагом пошел дальше.

Постепенно это мерное движение привело eго в сознание. Он понял, что идет по улице, но не мог сообразить, зачем и куда. Обрывки бессмысленных слов носились в голове, мелькали туда и сюда, как юркие ящерицы, которых не поймаешь за хвост, потому что только схватишь его — и он обломится.

«Я очень устал, — с усилием думал он. — Отчего я устал? — И, сразу ослабев, прислонился к стене дома. — Что я сделал, что так невыносимо устал?» Вдруг в хаосе мыслей появилась блестящая точка Она росла, вытянулась, поднялась в воздух, превратилась в кинжал и вонзилась в толстый затылок Дандзюро. Мгновенно Корэдзуми вспомнил все, и им овладел ужас. Он оглянулся, но никто не смотрел на него.

Какая-то танцовщица входила в поставленные на землю носилки. Из-под подола пяти разноцветных халатов мелькнула ее босая нога с круглой пяточкной. Девочка в тоненьком платье купила один каштан у продавца на углу. Каштан был раскаленный, она подкидывала его на ладонях и дула на него. Прошел торговец цветами, неся за спиной высокую корзинку, тесно уставленную ветками хризантем в простых бамбуковых вазах. Прошла дама, держа на руках собачку. Собачка положила ей голову на плечо и высунула розовый язычок. У порога дома сидел бочар и, мерно ударяя деревянным молотком, чинил рассохшуюся кадку. Спустив с плеча короткую куртку, выставив напоказ татуированную грудь, прошел пожарный. Никто даже взгляда не бросил на Корэдзуми.

«Еще никто ничего не знает, — подумал он. — Еще есть время что-то сделать, где-то спрятаться. Здесь, в переулочке, должен быть дом Хироси».

Но, когда он представил себе, как они, если они еще живы, встретят его, он громко рассмеялся. Девушка, несшая на голове корзину с мокрым бельем, испуганно оглянулась на звук этого смеха и поспешно перешла на другую сторону.

«Куда же мне идти?» — думал Корэдзуми. Но всем, кто был близок ему, кто приютил его и заботился о нем, — всем он отплатил в свое время, и расчеты были покончены, и счет закрыт.

Одно за другим всплывали в памяти лица. О-Кику, мертвенно-бледная, лежащая на полу разграбленной комнаты. Рокубэй со свернутой набок шеей, И тощий, облезлый пес, подбирающийся к его телу. Привратник в доме Исао. Нищенка в придорожной гостинице, иссохшей ладонью утирающая голодную слюну. И какие-то безымянные в темных улицах… Да неужели на всем свете нет никого, кому он не причинил бы зла?!

Внезапно, оттесняя все другие образы, проплыло по воздуху худое лицо в ореоле всклокоченных волос и большая, как мутный жемчуг, слеза выкатилась из-под опущенных век. «Мать!»

Жива ли она? О боги, пусть она будет жива! Она добрая и не ведет счет проступкам и возмездию. Как-то под Новый год они долго ходили с ней по праздничным лавкам, и она купила ему пеструю бумажную игрушку.

Она такая добрая. Как он мог столько лет не видеться с ней, даже не вспомнить ни разу? Пусть она будет жива! Всю свою жизнь он будет служить ей, как верный сын.