Один Рё и два Бу

Я больше не живу в том доме, — сказал Юмэй и вздохнул. — С тех пор как нет Дандзюро и в доме новый хозяин, молодой и гордый, почувствовал я себя приживальщиком. С первым Дандзюро нас связывали работа и дружба, для второго я нищий старикашка, некрасивая и невеселая обуза, мусор, который забыли убрать. Я ушел и снял себе каморку в предместье. Но уж очень далеко возвращаться туда из театра и снова приходить по утрам. Я теперь зазывала, Корэдзуми! В актеры уже не гожусь — ноги слабы и кости не гнутся. Но голос меня еще слушается, вот я и стал зазыванием зарабатывать себе на жизнь.

Корэдзуми опустился на землю у ног старика и, рыдая, воскликнул:

Ваша печальная участь — моя вина! Если бы я не убил Дандзюро…

Что ты говоришь! — прервал его Юмэй. — Икудзима Ханроку убил его. Я сам был в театре и все видел. Дандзюро вышел в сопровождении двух куромбо. Я обоих узнал по росту и фигуре. Ханроку держал светильник и был совсем рядом. А ты стоял поодаль, у входа. Я видел, как Ханроку переложил светильник в левую руку, а правой вынул кинжал Дандзюро из ножен и вонзил ему в затылок. А ты прыгнул с «дороги цветов» и исчез в общем смятении. Ханроку схватили с окровавленным кинжалом в руках.

— Но я хотел этой смерти! — вскричал Корэдзуми. — И я знал мысли Ханроку и не остановил его. О господин Юмэй! Вы думаете, я хороший? Я обокрал мою мать и бросил ее, и она умерла от горя.

Может быть, она умерла от болезни? — нерешительно сказал Юмэй.

Да, но меня не было с ней, и я не подал ей предсмертную чашку с холодной водой. Я предал своих благодетелей, и жил с разбойниками, и, повинуясь их приказаниям, приемами каратэ сбивал с ног прохожих, чтобы легче было их ограбить. Я низкое создание и достоин казни.

Мне холодно, — сказал Юмэй. — Дай мне oпереться на твою руку, и, может быть, я сумею добраться до моей каморки.

Я отнесу вас на спине. Посмотрю я, стали вы маленький и легкий, как пушинка. А вы указывайте дорогу.

Он поднял Юмэя и понес его, как няньки носят за спиной малых ребят.

Немного помолчав, старик заговорил:

Не могу я сказать, что нет на тебе вины. Но я думаю, что ты не один виноват. Никто не учил тебя добру и правильной жизни. Слабый ребенок, ты пошел по пути, указанному людьми равнодушными, или жестокими, или тщеславными. Бедный Корэдзуми! Будь я моложе, я взял бы на себя заботу о тебе. Но я так стал стар, что в любой день сам останусь без заработка. Бедный мальчик!

Господин Юмэй, — спросил Корэдзуми, — как вы думаете, мог бы я стать зазывалой?

Мог бы, мог бы! Актера из тебя не получится. Твои чувства владеют тобой, и ты не умеешь проверять их рассудком. Но когда, отдавшись восторгу, ты будешь кричать прохожим о великолепии ожидающего их зрелища, сам потрясенный, рассказывай, об актерах и пьесах, — всех захватишь и очаруешь.

Господин Юмэй, — снова спросил Корэдзуми, — как вы думаете, хватит тогда моего заработка на двоих?

Но Юмэй ответил сонным, чуть слышным го лосом:

— Тебе не будет тяжело, если я положу голову тебе на плечо и засну? Тебе не будет тяжело, сынок?