Один соверен другого Августа

Василиса сидела напротив Августа за стеклянным столиком в терракотового цвета маечке с тонкими бретельками. Золотые завитушки филигранью выбивались из слегка взъерошенной россыпи ее волос. Она ласково улыбалась и как-то сочувственно смотрела на Августа, который понимал, что в данную минуту только эпитет «блаженный» можно приложить к его имени. Ему так хотелось сразу одним предложением или одним жестом очертить суровые пределы своего острова, своей тюрьмы: этой зоны одиночества, на которой он пробыл без нее эти девять лет от звонка до звонка. Слова, как обычно, в такие важные минуты куда-то «тикают», прихватив на загривок, как подлый вор, мешок с красивыми эмоциями. И теперь они оставили Августа один на один с лопающимися, как воздушные шарики, мыслями в голове.

От обнаженных плеч и всей кожи Василисы как от русской печи пахло уральским здоровьем, и совсем не находилось в ее облике ни следа от американской модернизации. Она внимательно слушала комплименты и турбулентный вздор Августа, ласково бралась переставлять его пальцы на столе и иногда очень искренне смеялась, подзадоривая собеседника. Когда миновали первые десять минут их совместной жизни, Август оборвал свой монолог, чувствуя что-то новорожденное внутри Василисы. Он не ошибся: и через волшебное мгновение раздался удивительный звон – это его королева выронила золотой соверен вопроса:

– Август, а ты хочешь приехать ко мне в Америку?

Мадам Нет жила в другом доме, далеко от Августа. А может, она обитала даже в другом городе или стране. Потому Августу ничего не оставалось как без оглядки сказать:

– Да!

III. Странствие к острову Туле

Сентябрь 2014 года

– Значит, так… причина всех твоих глупостей… – бородатый пророк лет сорока с пиратской косичкой и голым мускулистым торсом устало вздохнул. Облокотившись мощной рукой на подоконник широко распахнутого окна, он сидел в профиль к его свету и теперь прищурился одним глазом в него на уходящий летний день, – причина глупостей… хм, достойная тема, неправда ли? Впрочем, ты не одинок в этом мире. Вас много. Вернее, вы и есть этот мир. Так что в этом смысле – берем тебя за образец этого мира. Приятно? Если хочешь быть образцом этих… всех… эхе-хе… аж смешно! Какое себе название придумали – «Homo sapiens»! Человеки! А может, все-таки поскромнее нужно быть: «агрессивный отряд гоминидов». Пока фактически так. Как-то поспешили вы, не так ли? Насмешили меня. Я помню, как узнал всю историю этого «разумного» рода, в кавычках, конечно, то теперь все, что его касается, беру в кавычки. А потом так сразу и решил – все, не хочу! Не хочу я быть «гомо сапиенсом». А знаешь, если посмотреть с моей исполинской высоты, то невольно становится стыдно, как в детстве после кражи игрушек у детсадовского друга. Вот… стало быть… и решил я стать нечеловеком. Точнее придумать для себя другое название вот такого нового вида. Для себя и всех, кто захочет так же, как я… Вот так… значит… э… ну, пошли дальше…

Он помолчал, задумавшись. За окном шевелился темно-зеленый мешок раскидистой липы, прошитый голубым узором неба. Август лежал где-то в углу на земле и с совершенно немым удивлением таращился на это живописное полотно. «Мастерски выполнено», – автоматически отметило картинку сознание. Август имел отношение к живописи и точно знал, что это рука какого-то «чиквенчентонутого» итальянца: они обожали эти пророческие бороды с проседью колец и матовый свет мясистого тела. Вокруг этого полотна не было рамки. Но почему-то и за ним вообще ничего не было.

– Так, значит, запоминай или записывай! Так, еще раз: причина всех твоих глупостей, исходящих из общечеловеческого капитала заблуждений, лежит в…

Учительский диктант слышался почему-то отрывками, и многие слова были едва различимы.

– …посреди пространства, которое изначально ограничено самими исследователями, то есть самими людьми, и нужно…

Августу стала надоедать его лекция, но сама картина нравилась, и нравился игривый голос, и сам размытый образ мудреца, видимо, с лепным лбом и лукавыми глазами. Август хотел его попросить повернуться лицом, но почему-то его собственный голос, не очень приятный и глухой, вовсе не рождался внутри, и динамик исторического гостя беспрепятственно вещал истины у раскрытого окна в темнеющую вечернюю зелень уходящего лета. Вибрация звуков усилилась, и тембр стал незаметно набирать силу и колющую четкость.