Один соверен другого Августа

Подтверждался закон о несуществовании пустоты в душе. Теперь на внезапно освободившееся ее святое место сразу выстраивалась очередь из уличных проходимцев, продешевившихся пророков и обаятельных лоботрясов. Во внутренних покоях Августа, в торжественном зале приема не слышались былые славословия судьбе, дифирамбы геологическому братству и русской щедрости за закон общего стола. Утихли благодарности за роскошный полуподвал недалеко от центра, с горячей водой и безвозмездной лежанкой между холодильником и мешками с пробами. Молчаливо-колючие и сосредоточенные до обеда, до души расстегнутые и задорные после ее подогрева мордастые здоровяки с мозолистыми воспоминаниями и горно-таежной лирикой в глазах были Августу тогда желаннее и существеннее любого комфорта и призрачной технологичности офисного интерьера. Там табачный дым заменял теплоту костра, а бесконечная водка, как эликсир молодости, творила чудеса с настоящим, ввергая всю бородатую застольную компанию в самый апогей далекой и трудной экспедиции за какими-нибудь самоцветами в дремучем уголке исчезнувшего Союза.

После слезного прощания с новым братом-таксистом события развивались значительно стремительнее. Коньяк без закуски делал свое дело напористо и профессионально. В результате гостиница отложилась в памяти Августа гипнотическим сеансом у администраторши с эротическим ртом, – там его быстро «раздели», благородно оставив одну «пятихатку» на проезд. Еще был действительно необычный номер, подобный нависающей пещере с огромной кроватью, белоснежная постель на ней и повсюду мохнатые ковры. В восторженных откликах памяти ванная комната не фигурировала, но зато мелькали бутылки на полу и грязные туфли в скорбящем саване покрывала. Затем можно было представлять все, что заблагорассудится в меру таланта воображения. Но на финише все равно маячили белые халаты… помнишь? Ну, помню. Вот. Подняться и снова зашагать с облаками наравне…

Приемный покой обычной городской московской больницы где-то во Мневниках. Длинный коридор, охранник – почему-то снова брат-таксист или его собственный брат: «Черт побери! Как все люди, и не только азиаты, похожи друг на друга», – философия возвращалась первой по мере очеловечивания сознания Августа. Холодный запертый кабинет с кушеткой. На полу совершенно пьяный и абсолютно безногий дед с матерщиной бреда. Обманный маневр, споры с охранником, доказательства глубокого уважения его узбекских предков и их мудрых законов. Рывок побега по коридору и… «…А была ночь», – как писали Матфей с Марком.

Блуждая по ночной Москве под ненавязчивым дождем, Август все пытался понять именно это мимолетное, но казавшееся очень существенным замечание о том, что была-то ночь! А значит… Значит, будет рассвет, что ли? То есть придет, как положено, то, что не может не прийти. Если только не продлевать эту ночь самостоятельно, гася свет своими ошибками. Дождь то прекращался, то вновь моросил. На улицах мегаполиса было совершенно пусто, и выглядело пугающей странностью то, что двенадцать-пятнадцать миллионов людей сейчас дружно спят, а потом дружно встанут и пойдут маршем по давно знакомому маршруту.

– А я вот не сплю, и совсем не знаю, куда иду. И это же намного интереснее, потому что у них за каждым поворотом один и тот же светофор автоматический, а меня за поворотом ждут… новые шедевры экспрессионизма! – бормотал свою мантру Ава. Она успокоила его настолько, что он, недолго думая, приземлился возле набережной Москвы-реки в ряду гаражей на мягкую листву между ними. Расстелил коврик и спальник и попытался заснуть. Вода, увлекшись блюзом, барабанила по железу крыши и заигрывала с лицом, нанося на него макияж грусти. Снова началась жажда похмелья – проклятые издержки философии. Торговец в ночном магазине сначала артачился, но с третьего раза уступил ораторскому таланту Августа и отдал ему за серебряное кольцо две бутылки спасительного пива.