Один современный миф

Здесь я ожидаю от читателя вопроса, бесчисленное количество раз слышанного мною от больных: какую пользу способна принести компенсация, которая в силу своей символической формы не может быть воспринята сознанием? Оставляя в стороне случаи — впрочем, не столь уж редкие, — когда смысл сновидения удается понять после сравнительно небольшого умственного усилия, мы можем утверждать, что компенсация, как правило, остается непонятой с первого взгляда и легко может пройти незамеченной. Язык сферы бессознательного чрезвычайно далек от интенциональной ясности, свойственной языку сознания: ведь он образуется в результате конденсации многочисленных, часто подпороговых элементов, родственные связи которых с психическим содержимым сознания остаются незамеченными. Эти элементы не принимают форму целенаправленного суждения; они инстинктивно следуют архаическим «образцам», которые в силу своего мифического характера не различаются и не распознаются разумом. Реакция бессознательного — это проявление природы, не заботящейся о том, чтобы благодетельствовать человеческой личности или руководить ею; эта реакция регулируется и ограничи-

вается только потребностью обеспечить психическое равновесие. Поэтому в некоторых случаях, как я уже неоднократно замечал, непонятый сон может все-таки сыграть известную компенсирующую роль, хотя обычно его осознанное восприятие является необходимым условием; здесь уместно провести аналогию с алхимическим принципом, гласящим: Quod natura relinquit imperfectum, ars perficit («Искусство завершает то, что природа оставляет незавершенным»). Если бы дело обстояло иначе, мысли и усилия человека были бы излишни. Но и сознание, со своей стороны, часто оказывается не в состоянии оценить все значение и весомость некоторых жизненно важных ситуаций, им же самим и порожденных. Эта неспособность делает необходимым включение подпорогового контекста бессознательного — контекста, выраженного не на рациональном языке, а на языке архаическом, изобилующем неоднозначными смыслами и метафорами. Поскольку последние глубоко укоренены в истории развития человеческого духа, интерпретатор этого языка должен обладать широкими историческими познаниями, чтобы достаточно полно понять его значение.

Сказанное может быть отнесено к анализируемой картине: ее смысл раскрывается только благодаря расширению исторического контекста. Тревога, породившая данный образ, объясняется потрясением, которое испытало сознание художника в момент появления чего-то совершенно чуждого и происходящего из неведомых ему самому глубин его существа. Подпороговое содержимое бессознательного принимает участие в разработке образа, целенаправленно создаваемого сознанием; это содержимое является нам в виде элементов потустороннего, подземного или космического мира. Из взаимной интеграции сознания и бессознательного рождается огненная фигура «Homo maximus», («Человека величайшего»), Антропоса и Сына человеческого, божественная (нуминозная) природа которого вызывает в нашей памяти Еноха, Христа («Огонь пришел Я низвесть на землю...», Лука, 12, 49), Илию, соответствующие видения в книгах пророков Даниила и Иезекииля. Огонь Иеговы карает, убивает и пожирает; и данная картина способна вызвать у зрителя воспоминание об «огне гнева» (Якоб Бёме), вмещающем в себя весь ад, включая Люцифера. Вот почему разбрасываемые направо и налево искры пламени могут с равным основанием означать прославление Святого Духа и огонь дурных страстей, то есть крайности чувства, на которые способна человеческая натура, но которые в повседневной жизни отвергаются, подавляются и скрываются вплоть до полного вытеснения в бессознательное. Несомненно, есть глубокий смысл в том, что имя «Люцифер» (этимологически — «несущий свет») прилагается как к Христу, так и к дьяволу. В сцене искушения (Матфей, 4, 3) описывается их противопоставленность и борьба Христа с дьяволом и его воинством; в то же время это описание передает внутреннюю структуру его нравственного выбора: ведь контраст существует только в том случае, когда две экзистенциальные категории входят между собой в противоречие, а не когда одна из категорий выступает без своего противоположного полюса или когда зависимость между категориями носит односторонний характер — например, когда согласно доктрине privatio boni в качестве отдельной сущности признается только добро, но не зло.

Итак, огненная фигура сеятеля огня отличается двойственностью и объединяет в себе противоположности. Это — «унифицирующий» символ, выражающий высшую целостность, которая во всех возможных направлениях «дополняет» фрагментарный характер человека как только лишь сознательного существа. Таким образом, сеятель огня приносит одновременно благо и несчастье. К чему приведет его миссия — к процветанию или к гибели? Это будет зависеть от степени понимания и от этического выбора личности. Вот почему данная картина является посланием современному человеку, призывом быть внимательнее к «небесным знамениям» и правильно их толковать.