Одиночество простых чисел

Черт… Аличе смотрела на него, наверное, целую минуту, охваченная паникой и в то же время странным любопытством. Ее привел в себя щелчок замка входной двери. Тогда она схватила щетку и с отвращением сунула ее в воду, но помидор не желал никуда двигаться.

— Что же мне делать? — прошептала она.

Почти машинально она снова спустила воду, и теперь вода, перелившись через край, стала растекаться тонким слоем по полу и подбираться к ее нарядным туфлям. Аличе попыталась приподнять рычаг спуска, чтобы остановить поток, но ничего не получилось. Если бы она не сдвинула коврик, лежавший возле раковины, вода потекла бы к двери и оттуда в коридор.

Через несколько секунд потоп прекратился. Но помидор никуда не делся — лежал себе, целый и невредимый, на том же месте. Озеро на полу замерло. Аличе вспомнила, как однажды Маттиа объяснил ей, что существует определенная точка, при которой вода перестает растекаться. Это происходит, когда поверхностное натяжение становится таким сильным, что удерживает жидкость подобно невидимой пленке.

Аличе с ужасом смотрела на сотворенное ею. Не зная, что делать, она опустила крышку унитаза, села на нее, закрыла лицо руками и заплакала. Она плакала из-за Маттиа, из-за своей матери, из-за своего отца, из-за всей этой воды, но больше всего из-за самой себя. Она тихонько произнесла имя Маттиа, словно призывая его на помощь, но оно замерло у нее на губах.

Фабио постучал к ней, но она не шелохнулась.

— Али, у тебя все в порядке?

Аличе видела его силуэт за матовым стеклом двери. Желая скрыть слезы, она потянула носом, но тихонько, чтобы не было слышно, и уже погромче покашляла.

— Да, да, — ответила она. — Минутку, сейчас приду.

В растерянности она осмотрелась, словно и в самом деле не понимала, как оказалась в этой туалетной комнате. Вода все еще капала, просачиваясь из-под крышки, и Аличе на мгновение понадеялась утонуть в этом тонком слое влаги.

Наведение на резкость

(2003)

30

Она пришла в фотоателье Марчелло Кроцца в десять часов утра, но прежде, набираясь решимости, трижды объехала квартал.

— Хочу освоить профессию. Не возьмете ли меня в ученики? — спросила она.

Кроцца, сидевший за проявочной машиной, кивнул в знак согласия. Потом обернулся и, посмотрев ей прямо в глаза, заметил:

— Но поначалу платить не смогу.

Он не решился посоветовать ей: «Знаешь, брось эту затею!» — потому что точно так же много лет назад поступил сам, и воспоминание о том волнующем моменте составляло, собственно, все, что осталось у него от любви к фотографии. Несмотря на все разочарования, он никому не отказал бы в таком волнении.

Он поручил ей печать любительских фотографий. Чаще всего это были снимки, которые делают на отдыхе. Семья из трех-четырех человек на море или в городе, где много памятников искусства. В обнимку на площади Сан-Марко или у Эйфелевой башни, с обрезанными ногами и всегда в одной и той же позе. Фотографии, сделанные автоматической камерой, передержанные или без фокуса. Аличе давно перестала рассматривать их: проявляла и вкладывала все вместе в бумажный конверт с желто-красным логотипом «Кодак».

Кроме того, она принимала катушки с пленкой на 24 или 36 кадров в пластиковых баночках, писала имя клиента на квитанции, сообщала ему, что снимки будут готовы завтра, пробивала чек и говорила «спасибо» и «до свидания».

Иногда в субботу приходилось снимать бракосочетания. Кроцца заезжал за ней без четверти девять, всегда в будничной одежде, без галстука, ведь он же фотограф, а не гость.

В церкви следовало ставить два софита, и однажды Аличе уронила один из них — он разбился на ступенях алтаря. Она с испугом посмотрела на Кроцца. Тот поморщился, словно осколок попал ему в ногу, но спокойно сказал:

— Ладно, убери его оттуда.

Кроцца полюбил Аличе, хотя и не знал почему. Скорее, причин было несколько. Во-первых, у него не было своих детей, во-вторых, с тех пор, как она появилась в лаборатории, он мог в одиннадцать утра отправиться в бар и проверить номера лото, а когда возвращался, она улыбалась и спрашивала: «Ну так что, мы разбогатели?» Стажерка хромала, и у нее не было матери, как у него не было жены, и это тоже немного сближало их. Но главное — он ни на минуту не сомневался: ей все это скоро надоест, и железную штору по вечерам он опять будет опускать один, чтобы вернуться домой, где никого нет.

Однако спустя полтора года Аличе все еще работала у него. Теперь, имея ключи, она раньше приходила по утрам, и Кроцца заставал ее у дверей, когда она подметала тротуар вместе с синьорой из соседнего продуктового магазина, с которой он даже никогда не здоровался. Платил он ей по-черному — пятьсот евро в месяц, но если снимали бракосочетание, то вечером, остановив свою «лянчу» у дома делла Рокка, доставал из бардачка кошелек и протягивал еще пятьдесят.

— Увидимся в понедельник, — говорил он и уезжал.