Одиночество вещей

Ибо только сумасшедший (и Леон это понимал) мог вдруг возлюбить то, что здесь увидел.

Отец опять (в который уже раз?) налил и выпил.

— Да сдюжишь ли ты, Петя, с таким хозяйствищем, не надорвёшься?

Но ответа не получил, так как задавал вопрос хоть и сидящему за столом с открытыми глазами, но мёртво спящему человеку.

Комнату на чердаке своего недостроенного дома дядя Петя сделал не иначе как насмотревшись рекламных западных проспектов. Там на глянцевых страницах счастливые загорелые мужчины и женщины стояли, обнявшись у окон таких вот деревянных комнат загородных особняков, держа в руках бокалы со светящимися неземными напитками.

Только дядя Петя отродясь не видел никаких рекламных западных проспектов.

И комната на чердаке: обитые вагонкой стены под светлым лаком, наклонное огромное окно, письменный стол, стеллаж (к сожалению, без единой книги), деревянная широкая кровать (даже тюлевой занавеской на окне шторами в мелкий синий горошек озаботился дядя Петя) — получилась как насмешка над окружающей чёрной жизнью.

Проснувшись утром, Леон увидел чистое синее небо блистающую на солнце гладь озера, перетекающего у горизонта в другое озеро и вместе с этим озером, собственно составляющее горизонт, зелёные купола прибрежных кустов и деревьев, пружинно ходящие под ветром пространства полей и дальние линии лесов.

Люди с глянцевых страниц обязательно видели из своих окон разноцветные паруса на воде.

Здесь парусов не было.

Может, не в насмешку над чёрной жизнью, а, напротив, в знак отхода от чёрной жизни, в обозначение, так сказать, грядущего идеала, к какому надлежало стремиться, построил дядя Петя на чердаке диковинную комнату, в которой поселился Леон?

Только непонятно было, почему он начал не снизу — с фундамента, как положено, а сверху — с чердака?

Утром отец не то чтобы страдал с похмелья, но был сухолиц, суетлив, неуверен в себе, с ржавчинкой в голосе, то есть находился в известном выпивающим людям промежуточном состоянии, когда можно опохмелиться, а можно воздержаться. Чтобы отвлечься, отец развил бурную деятельность.

К этому его понуждала и туча, внезапно залившая дальний угол неба свинцом. Угол погромыхивал, поигрывал зигзагами молний, как рыба чешуёй или Ленин словами. Отцу, должно быть, мерещились обложные дожди, уносимый водой мост. Утренняя его антипохмельная деятельность носила характер натурального бегства.

Пока отец собирался, тучи, как синяя ненасытная рыба, как Ленин Россию, пожрала небо, заменив его собой.

Когда машина козлом поскакала по лугу, почти настигла её, помрачив над лугом воздух, словно по нитям спустив редкие тяжёлые прозрачные капли.

Но пощадила.

Через несколько минут после исчезновения машины туча исчезла. Вновь светило солнце. Мир вернулся в благостное состояние.

Бог изгнал отца из Зайцев.

Леон почувствовал себя совершенно чужим и одиноким в озёрно-лесном, насыщенном живыми тварями мире.

Впрочем, не менее чужим и одиноким он чувствовал себя во всех остальных мирах.

Когда очнулся после выстрела в своей комнате на ковре с залитыми кровью глазами, головой, начинённой дробью.

Когда лежал без сна в больничной палате с глазами, заливаемыми уже не кровью, но мертвенным химическим светом заоконного фонаря, и больно было пошевелить перевязанной головой, и мысли текли однообразные, свинцовые, как дробины, тянули вниз, во тьму, на дно.

И до и после, сплошь и рядом чувствовал себя Леон чужим и одиноким.

И не находил иного объяснения тому, кроме: точно так же чувствует себя Бог — самое чужое, одинокое существо во Вселенной. Человеческие одиночество и тоска суть атомы и электроны космических смещений, белых карликов, красных гигантов, чёрных дыр, млечных путей тоски и одиночества Господа.

Леону (возможно, без малейших на то оснований) подумалось, что здесь, в Зайцах, Бог отдыхает от чужести и одиночества. Светла и конечна в Зайцах истомлённая мысль Господа. Леону предстоит разделить в Зайцах отдых разума Господа своего среди кроликов, свиней, гусей, уток и кур, облучённых волков, медведей и кабанья, вблизи лугов, полей, озёр и лесов в хозяйстве новоявленного русского фермера-арендатора.

Но пока что Леон стоял в своей светящейся деревянной комнате, смотрел, отодвинув ситцевую занавеску, в скошенное окно на загорелую, согнутую над разорванными грядками спину дяди Пети.

Спина блестела, лоснилась на солнце. Вокруг неё широким жужжащим овалом вращались насекомые: мухи, пчёлы, слепни, шмели и какие-то ещё. Это было невероятно, но они не могли ни разорвать овал, улететь прочь, ни присесть на вожделенную спину, чтобы укусить. Насекомые держались в поле притяжения спины, как планеты и астероиды в поле притяжения Солнца. Лишь некоторые отчаянные слепни пикировали, словно камикадзе, и… (Леон не верил своим глазам) падали замертво, сбитые над самой спиной неведомой силой.