Одиночество вещей

Леон решил, что заодно воскрес и памятник-чучело, так был прохожий чёрен, кирзов. Шёл на подламывающихся ногах, причём подламывались они у него не по ходу, как у людей, а в обратную сторону, как у журавлей, цапель, птиц фламинго, как у выбеленного эстрадного негра Майкла Джексона, когда тот танцует на сцене.

Леон с мешком в руках направлялся к калитке, но человек не удостоил его взглядом, хотя должен был проявить элементарное любопытство: не каждый день в Зайцах появляются новые люди.

— Кто это? — спросил Леон.

— Егоров, — ответил дядя Петя. — Местный житель.

— А чего он такой… — Леон замялся, подбирая слово.

— Чёрненький? — ухмыльнулся дядя Петя. — Будешь чёрненьким, если хватанёшь морилки!

— Морилки? — Леон, к стыду своему, не знал, что такое морилка.

— Жидкость на спирту, — объяснил дядя Петя, — красит дерево, делает как бы морёным. Дерево! А тут человек! Два месяца в больнице провалялся. Теперь на всю жизнь негр.

— А зачем он хватанул морилки?

— Зачем? Вырвешься из тюряги — всё выпьешь! Он неудачно освободился, как раз под антиалкогольный указ.

Дядя Петя воткнул лопату в землю, распрямился над огородом. Разговор, в котором кто-то определённо представал хуже, чем он, доставлял ему удовольствие. Ведь он не хватанул морилки, сохранял пока что облик человека белой расы и (насколько было известно Леону) не сидел в тюрьме. Что совершенно отсутствовало в голосе дяди Пети, так это сострадание. Похоже, в Зайцах (и вообще в стране) научились жить без сострадания. Сурово встретила Леона срединная русская деревня с добрым и мирным именем Зайцы. Дядя, равняющий себя с Наполеоном и Гитлером, чуть было не сожравший Леона чернобыльский волк, чёрный, как ночь, хватанувший морилки Егоров.

— За что он сидел? — поинтересовался Леон. — Неужели за убийство?

— Нет, — сказал дядя Петя, и у Леона отлегло от сердца. — Сына полоснул косой по ногам. Малец чуть не помер от потери крови. Сухожилия вроде стянули, но хроменький стал.

— Где он сейчас? — зачем-то спросил Леон.

— Хрен его знает, — искренне удивился этому вопросу дядя Петя. — В интернате где-нибудь, в ПТУ, где ещё? Шесть детей по свету раскидано. Старшая девка маляром-штукатуром по найму в Афганистане. Вышла за душмана. Пока матка была жива, иногда приезжали. Сейчас нет. Кто к такому поедет?

— Зачем же он сына… косой?

— А косил с похмелюги с мальчишкой. Тот всё сзади хныкал, то не так, это не так. Егоров развернулся и…

Леон вспомнил необычную — коленями назад — походку Егорова, подумал, что дикий его поступок в одном ряду с не менее дикой фразой дяди Пети насчёт того, что только трёх создала природа. Дядя Петя воистину явился в неделю запоя Гитлером для своей живности. Егоров не то переделал сына на собственный манер — заставил ходить коленями назад, как выбеленного танцующего Майкла Джексона или птицу фламинго, не то Бог впоследствии переделал Егорова на манер сына, не только заставив ходить, как если бы не он, я его кто-то полоснул косой по ногам, но ещё и превратив в негра.

Как бы там ни было, чёрный Егоров искупил грех пред сыном и Господом. Дяде Пете свой грех пред животными а опять-таки пред Господом ещё предстояло искупить.

И ещё Леон подумал, что сокровенная и окончательная мысль Господа насчёт России где-то тут, между голодом морилкой и косой. Как в детской игре, не «холодно», не «тепло», а «горячо», «очень горячо».

Леона огорчило отсутствие сострадания в речах дяди Пети. Но объяснить дяде, что он неправ, Леон был бессилен. Не стал бы дядя его слушать. А если бы стал, то с изумлением.

Какой-то он оказался чрезвычайно вместительный — вонючий серый мешок. Идущий в сторону лугов, беспокоимый слепнями, Леон досадовал, что вызвался помочь дяде. Экая прорва травы уйдёт в китовую пасть мешка!

Путь к лугам пролегал сквозь огороженный сгнившими жердями заброшенный сад.

Странный разнобой (плюрализм) царил в саду. Одни деревья стояли сухие. Их можно было хоть сейчас на дрова в царскую дяди Петину баню вместо мифического озёрного плавника. Другие неистово цвели. Таких огромных — с гладиолус! — цветов Леон отродясь не видел ни на одной яблоне или вишне. Не иначе то было радиоактивное цветение. Одна вишня революционно ушла вперёд. На ней созрели крупные, в цвет сталинских обложек, ягоды.

Радиация мало страшила Леона. Он приступил к вишням, А даже не обтирая с них пыль, необъяснимую, впрочем, после проливных дождей.

Ягоды оказались сладкими.

Леон объел две ветки, потянулся к третьей, как вдруг странное существо, если и имеющее право на существование (как всякое Божье создание), но определённо не имеющее права ходить в таком виде по деревне, возникло у сгнивших жердин.

Что угодно мог вообразить Леон. Что в сад забежит закусить вишнями чернобыльский волк, что побелеет русский рукотворный негр Егоров, что чёрные (неужто тоже приложились к морилке?) магазинные мужики вернут дяде Пете с извинениями сети, но только не что у заброшенного радиоактивного сада объявится хозяин. Вернее, преклонного возраста хозяйка, напоминающая кучу приготовленного к солению тряпья.