Одиночка

Я машинально киваю. Мысли не здесь. За любого бы так переживала, не только за Адиля. Все, что касается членовредительства, неизменно вызывает во мне содрогание: не получается не думать, насколько это больно, когда кулак врезается в плоть, рассекая кожу и кроша кости. Я в детстве как-то нос сломала, упав с качелей. Никогда не забуду эту острую боль, от которой звенит в висках и неконтролируемо текут слезы. Не представляю, как можно пойти на нее добровольно. А Адиль… Тот парень ведь очень крупный. Это он из-за меня?

— Да нормально все будет, — продолжает свою утешительную миссию Ксюша. — Не в первый раз же. Адилю, думаю, такие приключения только в радость.

— Он конченый дебил, по-твоему? — Я намеренно отвожу взгляд, чтобы спрятать вспышку злости.

Разве время сейчас так шутить? Адилю, может быть, сейчас лицо в кровь разбивают. Из-за меня.

— Ладно, не злись. Просто обстановку пытаюсь разрядить.

На звук хлопнувшей двери оборачиваются, кажется, все, включая циклопов. По залу прокатывается неясный шум и насмешливое «Ну кто бы сомневался». Это Роберт.

Мне стоит труда по привычке не рвануть Адилю навстречу. Козырек его бейсболки искривлен, губа разбита, но выражение лица расслабленное, почти отрешенное.

Я заставляю себя стоять. Нельзя. Адиль давно не мой парень. К нему подходит Роберт, и обострившийся слух улавливает обрывки их незамысловатого диалога:

— Живой? А борзая фитоняшка где?

— Там остался. Ебало чистит.

Я прикусываю губу, чтобы спрятать улыбку, пробившуюся сквозь озноб. Если Адиль позволяет себе иронию, значит, с ним все в порядке.

Следом к Адилю подходит Дима, говорит, что не стоило связываться с такими дебилами, и даже дружески хлопает его по плечу. Угрызения совести дают о себе знать лишь слабым уколом. Стресс меня обороняет.

— Даш! — громко окликает Роберт, кивком головы подзывая к ним.

Я иду на одеревеневших ногах, заранее прихватив с собой сумку, потому что уже знаю, для чего меня позвали. Взгляд машинально сканирует повреждения: у Адиля разбито запястье — левое, потому что он левша, на губе темнеет ссадина от рассечения, испачканы джинсы. На кроссовках — брызги крови. Он его пинал?

— У тебя же наверняка есть с собой что-то из аптечки, женщина-врач? — шутливо басит Роберт. — Промоешь нашему пацану боевые раны?

— Тут херня, — ворчит Адиль, царапая меня беглым взглядом. — Сам.

— У меня есть спиртовые салфетки и пластырь, — тараторю я, лихорадочно шаря рукой по внутренностям сумки. — Здесь дел на десять минут.

Неожиданно на помощь приходит Дима и соглашается, что обработать раны нужно, так как «кто знает, чем этот хер болеет».

— Вам лучше, наверное, в женский толчок пойти. А то вдруг эти… — Роберт кивает в сторону заметно сникших циклопов, — решат зайти. Мы с Димоном пока за дорожки расплатимся. На сегодня, думаю, всем игры хватило.

— Ну что, пойдем? — неуверенно предлагаю я, глядя на Адиля.

— Куда идти-то? — нехотя уточняет он.

Вместо ответа делаю шаг в нужном направлении. Не факт, что Адиль последует за мной, но тут уж как получится. Я слишком не в себе, чтобы оборачиваться и проверять. Хам-циклоп, драка и как итог — мы с Адилем в очередной раз собираемся скоротать время в туалете. Сказал бы мне кто-то об этом вчера — не поверила бы.

Когда дверь в туалетную комнату не хлопает, будто кто-то ее придержал, я понимаю, что к умывальнику подошла не одна. Поймав в отражении зеркала темную бейсболку, быстро отвожу взгляд и сосредотачиваюсь на выкладывании содержимого сумки. Роберт прав, я всегда ношу с собой аптечку, в которой есть все: от обезболивающего до бинтов.

— Вымой пока руки, — говорю, не поднимая глаз. — Только осторожно.

Шарканье кроссовок, запах металла и сигаретный шлейф. Я вздрагиваю, когда одновременно со звуком включившейся воды плечо Адиля задевает мое.

— Лицо не трогай, — предостерегаю, когда боковым зрением вижу, как он наклоняется к бегущей струе.

— Зачем?

— Потому что так нужно. — И не удерживаюсь от иронии: — А то ты в первый раз.

Не прокомментировав мое замечание, Адиль выключает кран и прислоняется к пьедесталу раковины. Я тоже мою руки, высушиваю их бумажным полотенцем, рву первый квадратик спиртовой салфетки.

— Сначала кисть заклею. Тут сильнее кровит.

Приходится напомнить себе, что я медик, оказывающий первую помощь, стоит коснуться кожи Адиля. Даже во рту пересыхает. Кто бы мог подумать? Кто бы, черт возьми, мог подумать, что такое будет происходить?

— Хорошо, что у тебя татуировки, — бормочу я, стараясь не концентрироваться на дыхании, задевающем висок. — Ссадины не так сильно видно.

Адиль молчит. Как и обычно, я одна считаю нужным говорить.

Странно трогать его после всего. Даже через салфетку. Ссадины глубокие, и обрабатывать их приходится осторожно, а это походит на ласку. Пару раз ладонь Адиля дергается, когда спирт попадает на содранную кожу, и я машинально на нее дую. Ни черта я сейчас не врач, а если и врач, то скорее двоечник-педиатр. Медики не дуют на раны пациентов и не стискивают зубы, сопереживая их боли.

— С рукой всё, — заключаю я, придавив пластырь подушечкой пальца. — Теперь…