Одиночное плавание

Стихия океана путает наши карты даже тогда, когда экипаж пребывает на берегу. Их давно уже перестали клясть, эти бессчетные «ветры-раз» и «ветры-два», по объявлению которых надо бросать все дела и спешить на подводную лодку. И вот все, что ты намечал на сегодня - «Беседа гарнизонного прокурора с личным составом», тематический вечер «Край, в котором ты служишь» или встреча с подводниками-ветеранами, - все это безнадежно переносится на завтра, безнадежно потому, что завтра у прокурора будут свои дела, ветеран-подводник уезжает домой, да и кто вообще знает, какая погода и какие вводные будут завтра.

Наконец, стихия собственной души и её страстей. В таких условиях ты не имеешь права на капризы, хандру, забывчивость, несправедливость… А это, как известно, труднейшая из задач - одолеть самого себя…

Мир хаоса, порожденного игрой всех этих стихий, открывается перед замом-новичком - с одной стороны; с другой - он предстает четко разлинованным миром инструкций, директив, приказов, наставлений, положений, уставов, извлечений, рекомендаций…

Перебирая вороха бумаг, понимаешь, что не ты первый, кто содрогнулся от бесформенности мира случайности и вероятности, что и до тебя ломали головы тысячи мудрых и не очень мудрых людей, которые соткали всю эту сеть из параграфов и граф, чтобы обуздать вселенский хаос, придать ему подобие порядка, симметрии, логики. Поколениями флотских умов придумана довольно надежная защита корабельной жизни от помех внешних и внутренних. Она изложена в «Книге корабельных расписаний», в которой вот уже сколько веков подряд меняются только названия механизмов да связанных с ними работ. Да ещё орфография.

О если бы не подтачивали военно-морской порядок людские страсти, пороки, амбиции, эмоции!… Но это все равно что мечтать: о если бы не было в мире трения, тогда бы построили вечный двигатель!

И всё-таки, я думаю, инженеру-механику труднее. Его просчеты в технике обнаруживаются быстро. Задиры на шейках коленвала сразу дают о себе знать. А сколько невидимых глазу «задиров» оставили мы с командиром в матросских душах?

Это не оправдание, что взрослого человека за каких-нибудь два-три года не перевоспитаешь. Перевоспитать, перестроить, перевернуть можно за минуту. Поступком. Деянием. Подвигом.

Но для этого надо быть не ЗПЧ, не замполитом, а к о м и с с а р о м.

Комиссар - это человек, чья нервная система напрямую, без понижающего трансформатора включена в жизнь экипажа со всеми перепадами её высокого напряжения, со всеми её короткими замыканиями.

Комиссар, замполит, как и доктор, нужен, в конечном счете, для одного-единственного, самого трудного, решающего для корабля часа, когда он должен найти такие слова и высказать их в таком заклинании, чтобы победа упала к ногам, как падает заговоренная жар-птица…

Глава пятая

1.

Мы снова в море. Прелюдия перед большим походом. Не было ещё дня, чтобы я не спросил себя - выдержу ли? Столько месяцев в прочном корпусе, где каждые сутки длятся л в самом деле больше века.

Эти короткие, полунедельные выходы в полигоны многое дали и мне, и экипажу: слегка сплавались, слегка притерлись, слегка присмотрелись друг к другу. Но это в прибрежных полигонах. А в океане? Там ведь и мера всему - океанская…

И куда меня понесло? Давным-давно бы уже жил в Москве, бродил бы по городу куда глаза глядят, не посматривая на часы, дышал бы сухим осенним воздухом вволю, слушал бы музыку, читал бы мудрые книги - сколько их, непрочитанных! - спал бы до восьми часов, как раз бы до подъёма флага. И никто бы не стучал в мою дверь посреди ночи, и не трезвонили бы колокола громкого боя над ухом, и не рявкали бы ревуны. А главное - никто бы с меня ни за кого не спросил. Отвечал бы только за самого себя. Ведь было же такое время… Неужели было?

С рассветом все подводные лодки - наши и не наши, все, кого нужда выгнала на поверхность, кто всю ночь заряжал аккумуляторную батарею или менял прогоревшую резину герметичных захлопок, заваривал прохудившееся железо или всплывал «взять звёзду», провентилировать смрадные отсеки, выбросить мусор, кого не спугнули локаторы патрульных самолётов, - возвращаются в родную стихию, в темень глубин.

Я просыпаюсь от возгласа вахтенного офицера: «Задраен верхний рубочный люк!» Крикливый динамик висит над самой головой, и во сне в память мою, как на сеансах гипнопедии, навечно впечатываются ночные команды и перекличка акустиков: «Глубина… метров. Горизонт чист…» Свищет в цистерны вода. Беспечное покачивание сменяется целеустремленным движением вниз, вниз, вниз - вглубь, вглубь, вглубь… Тело даже несколько легчает, как при провале самолёта в воздушную яму, голова сползает с подушки, а ноги все сильнее и сильнее упираются в носовую переборку, будто та стремится стать полом, будто весь каютный мирок вот-вот опрокинется и перевернется… И круговерть вопросов: какая глубина? почему так долго не отходит дифферент? от кого погружаемся?…

Нет ничего тоскливее, чем уходить под воду с такой крутизной - одному - в темноте и гробовой тишине. Родная каюта кажется склепом.