Одиночное плавание

Все вещи замерли, точно оцепенели от гипноза глубины: дверца шкафчика не бьется, посуда в буфете кают-компании не гремит. Отсек наливается тишиной, глухой до жути, после клохтанья дизелей и плеска волн.

На столе у меня - китайский богдыханчик с качающейся головой. Его поклоны и наклоны отмечают крены и дифференты корабля. Должно быть, сейчас голова божка запрокинулась за спину. Не иначе на рулях глубины молодой горизонтальщик. А в такие минуты превращаешься в очень чуткие живые весы: ощущаешь десятые доли любого дифферента. Будто ртуть переливается то в ноги, то в голову, пока наконец лодка не выравнивается и не наступают обманчивые твердь и покой.

Нервы, нервы… А ведь на каком-то месяце автономного плавания неизбежно дадут о себе знать. К черту загробные мысли! Лучший способ от них избавиться - пройти по отсекам, «выйти на люди».

Я натягиваю китель, нахлобучиваю пилотку…

Пригнувшись, вытискиваюсь из каютного проемчика в низенький тамбур, который отделяет каюту старпома, отодвигаю дверцу с зеркалом и выбираюсь в средний проход.

Изнутри подводная лодка похожа на низенький туннель, чьи стенки в несколько слоев оплетены кабельными трассами, обросли приборными коробками и вовсе бесформенной машинерией. Механизмы мешают распространяться свету плафонов, и оттого интерьер испещрен рваными тенями и пятнистыми бликами. У носовой переборки в полумраке тлеет алая сигнальная лампочка станции ЛОХ.

На первых русских подводных лодках в центральном посту вот так же алела пальчиковая лампочка перед иконой Николая чудотворца - покровителя рыбаков и моряков. Но у подводников есть свой святой - праведник Иона, совершивший подводное путешествие во чреве китовом.

Красная лампочка посвечивает другому Ионе - Ионе Тодору, вахтенному электрику второго отсека. Завидев меня, он приподнимается из укромного местечка между командирской каютой и водонепроницаемой переборкой носового торпедного отсека.

- Тарып кап-нант, вахтенный электрик матрос Тодор!

- Есть, Тодор. Как плотность?

С легким молдаванским акцентом Тодор сообщает плотность электролита в аккумуляторных баках. Я щелкаю выключателем аварийного фонаря - горит. На этом официальную часть встречи можно прервать. Я - замполит, и от меня кроме вопросов по службе всегда ждут чего-то ещё. Старпом называет такие мои вылазки: «Поговорить с матросом на сон грядущий о любимой корове, больной ящуром». Тодор - бывший виноградарь, и когда-то мы действительно говорили с ним о страшной болезни лозы - филлоксере. Это было давным-давно, ещё в самом начале похода. С того времени мы успели с ним вот так - мимоходом, накоротке - переговорить об Ионе Друцэ и Марии Биешу, о Кишиневе, о мамалыге, о Котовском, о Маринеско, о том, что молдавское «ла реведере» очень похоже на итальянское «арри ведерля», о битве при Фокшанах, о цыганах, что «шумною толпой по Бессарабии кочуют»…

Он один молдаванин в экипаже. Сам я в Молдавии никогда не был. Мне рассказывала о ней мама: она начинала там врачом-эпидемиологом… И без того скромные мои знания о «солнечной Молдове» давно иссякли. Тодор ждет. Ну что я ещё скажу? Не повторять же снова об этой проклятой филлоксере? Тодор приходит на помощь:

- Товарищ капитан-лейтенант, не слышали в «Последних известиях», какая там погода у нас?

Ну как ему скажешь, что не слышал?

- Слышал. Сухо. Безоблачно. Температура - около тридцати.

Тодор светлеет.

- Как всегда! У нас всегда так!

Я заметил, с каким вниманием слушают в отсеках сводку погоды в «Последних известиях». И в самом деле, услышишь, что в Москве оттепель, ветер слабый, до умеренного, гололед - и будто весточку из дому получил. Трудно ли представить себе московский гололед?

2.

«С огнестрельным оружием и зажигательными приборами вход в отсек категорически запрещён!» Медная табличка приклепана к круглой литой двери лаза в носовой торпедный отсек. Оставь огниво, всяк, сюда входящий. «Всяк» сюда не войдет. В рамочке на переборке - список должностных лиц, которым разрешен вход в первый отсек при наличии в нём боезапаса. Список открывает фамилия старпома, за ней моя.

Первый отсек самый большой - он протянулся во всю длину торпед, и, оттого что передняя его стенка скрыта в зарослях трубопроводов и механизмов, замкнутое пространство стальной капсулы не рождает ощущения безысходности. Ему не может здесь быть места хотя бы ещё и потому, что отсек задуман как убежище: над головой - торпедопогрузочный люк, через который, если лодка не сможет всплыть, выходят на поверхность, как и через трубы носовых торпедных аппаратов. Это - двери наружу, врата спасения.