Одинокие в раю

Однако, положа руку на сердце, он весьма переживал. Его огорчали бывшие друзья, бывшие хорошие знакомые. Многие из них часто бывали у него в гостях. Как говорится – ели-пили. И не раз. Вон сколько порожних бутылок ванную комнату захламили. Особенно буйствовали во времена Ларисы, да и при Зое телефон не умолкал. Возможно, его женщины обладали особым даром общения, приворота людей. Он таким даром не обладал. Он замкнут, эгоцентричен, людям холодно с ним… Или тогда все были моложе, открыты друг другу. А может, наоборот: именно тогда больше лицемерили, притворялись, были падки на дармовое угощение, на светские интриги и сплетни. А сейчас, с годами, и проявили свою истинную суть – равнодушие друг к другу. Но ведь между собой они как-то поддерживают прежние отношения. Грин Тимофеевич частенько видит по телеку их знакомые лица, слышит их голоса. Значит, они не так уж и равнодушны друг к другу. Значит, именно им, Грином Зотовым, пренебрегают. Но за что? Мстят за былые удачи, за былое уважение? Но ведь все это доставалось трудом, а не каким-то делячеством. Хотя многие из них сами были пронырами и делягами. Но себе они всё прощали… Сволочи они, просто сволочи! Не желаю их знать! И если кто из них уйдет в мир иной – возрадуюсь и не приду прощаться. Не при-ду!

Грин Тимофеевич расстроился. Он всегда расстраивался, когда размышлял о своей судьбе. Был когда-то орлом, а стал безголосым петухом. Что ж, смирись, живи воспоминаниями. Тем более материально не очень ущемлен. Пенсию получаешь скудную, зато авторские продолжают капать. Порой даже весьма весомые. Пьесы-то по стране идут, правда, сама страна стала усеченная, не то что раньше. Но все равно еще помнятся минувшие времена и комедии его принимают ностальгически…

Едва Грин Тимофеевич выбрался из тенет уже привычной обиды, как сознание провалилось в другую ловушку. Словно осадок после химической реакции. На сей раз в осадок выпала повестка к следователю. Два дня, подобно страусу, он прятал голову в песок пустяковых забот. Полагая, что вместе с выброшенной повесткой исчезнет и сама проблема. Но не исчезала: сгущалась, становилась зловещей, неотвратимей. Вчера, в панике, он вывалил на пол мусорное ведро и разыскал злосчастную повестку среди ошметков еды и прочего сора. С твердым намерением пойти к следователю. А сегодня вновь заколебался, ссылаясь на обстоятельства. Сегодня он ждал ту самую… Тамару, особу, что навязывалась привести в порядок дачный участок.

Где бы ни появлялась Тамара, она привлекала внимание. То ли от нее исходили волны доброты и расположения, то ли внешность лучилась здоровьем, а не питерской простудой. Тем и заинтриговала она Берту Ивановну Сяскину. Та возвращалась из магазина, полная сомнений – не надула ли ее новая раскосая кассирша, слишком вертлявая и любезная, – и заметила молодую женщину, что сверяла с бумажкой номер подъезда. В отличие от кассирши-туземки женщина вроде была своя. Белолицая, русоволосая и улыбчивая.

– Ищете кого? – Сяскина поставила сумку на асфальт. – Я тут всех знаю.

– Это первый подъезд? – Тамара разглядывала блеклую табличку.

– Ну. Первый. А какая квартира нужна?

– Пятнадцатая.

– Зотов, что ли?

– Грин Тимофеевич, – уточнила Тамара.

– Стало быть, он, – кивнула Сяскина. – Вторую повестку принесли к следователю? За одну я уже расписывалась.

– К следователю? – покачала головой Тамара. – Интересно. За что же это?

– Горячую воду не оплачивает. Жировка на нем висит, – всерьез проговорила Берта Ивановна, участливость молодой женщины ее взбодрила. – А кем вы Зотову приходитесь?

– Возлюбленная… только не прямая, а двоюродная.

Тамара усмехнулась: не ожидала от себя такого нелепого словосочетания. Фраза вылетела как бы так, сама по себе.

Сяскина же от возмущения онемела. По-немецки упертая, Берта Ивановна не отличалась чувством юмора.

– Ну… за горячую воду – к следователю, не слишком ли? – Тамару обескуражило простодушие пожилой тетки..

– Ходют тут всякие. – Сяскина подняла сумку, боком протиснулась в подъезд и буркнула: – Третий этаж, пятнадцатая.

Тамара постояла. Выждала, когда из глубины подъезда хлопнет дверь квартиры любознательной жилички, и зашла в прохладный сумрак.

После телефонного звонка к дядечке – как она окрестила для себя Грина Тимофеевича – Тамарой овладело равнодушное любопытство. Для себя она решила определенно: вернется домой, в Вологду, надо купить билет на автобус или поезд. Деньги не очень большие, но когда их только-только… Пожалуй, можно занять у Нади. Но история в ЗАГСе как-то разладила их отношения. Тамара это чувствовала…

И Надю можно понять: годы… Тамара пока могла и погодить – ее тридцать два не Надины сорок шесть. И то все чаще и чаще сознание давила безвозвратность утекающих лет. А досадное воспоминание о варианте, скользнувшем, как обмылок из рук, нет-нет да и возвращалось. Вышла бы за Жорку и жила бы в том Израиле. Живут же там люди, приноровились. Говорят, русских там уже больше, чем евреев…