Одинокие в раю

Грин Тимофеевич вскинул брови. Но волнения он не чувствовал, скорее любопытство, чуть более острое, чем до визита на улицу Якубовича…

– Интересно, – проронил он и уперся ногами об пол.

Стул скрипнул и сдвинулся с места, едва не скинув Грина Зотова. Оказывается, стул не был приколочен, а, вероятно, попал ножками в расщелину старого паркета.

– Осторожно! – предупредил следователь. – Мебелишко у меня ветхое, довоенное. Мы тут потрошим разных миллионщиков, а на приличную обстановку денег не выпросим.

– Ну, я не миллионщик, – буркнул Грин Тимофеевич.

– Как знать, как сказать, товарищ писатель, – обронил следователь.

«Знает меня, потрошитель», – на мгновение сладко подумал Грин Тимофеевич.

– Кто же вас не знает из нас, давно живущих? – догадливо продолжил следователь Сидоров. – Властителем дум были для многих театралов. Моя жена особо почитала ваши пьесы, любила посмеяться. Вровень с батюшкой Островским ставила…

– Ну уж!

Подъелдыкивает, подлец, подумал Грин Тимофеевич, но без злости.

– Да, да! Не скромничайте. Свой талант надо ценить, не принижая. – Следователь листал какие-то бумаги из папки. – Не принижая и… не марая, – закончил он через паузу.

Только сейчас Грин Тимофеевич почувствовал тревогу. Какое-то томление под ложечкой.

– Что вы имеете в виду, Павел Павлович? Не тяните, – вскинул руки Грин Тимофеевич. – Пока я не узнаю причину, по которой меня высвистали сюда, я…

– Что за слова, любезный? «Высвистали». Ну что вы, право. – Следователь в улыбке вновь устремил вверх уголки рта. – Поначалу мы уточним некоторые ваши анкетные…

– Повторяю: я ничего не скажу, прежде чем не узнаю причину моего визита к вам! – резко прервал Грин Тимофеевич.

– Визита? Помилуйте, любезный. С визитом в прокуратуру не ходят…

– Ну… не визита, – сбавил тон Грин Тимофеевич. – Вызова!

– Это другое дело, – мирно кивнул следователь, уткнувшись в папку.

Что же это такое?! В сознании Грина Тимофеевича безымянным потоком высеклись судьбы жертв произвола и беззакония в былые годы. Людей куда более значительных, чем он, просто прилежный в прошлом драматург. А ведь все так и начиналось с непонятного вызова.

Грин Тимофеевич видел сальное темя башки следователя, склоненной к бумагам. А мысли странным образом вертелись вокруг какой-то чепухи. Возможно, оттого, что в глубине души он не верил в серьезность происходящего. Он думал о злосчастной пятнице, о домашних ключах, обещанных неожиданной квартирантке, об изумительных оладьях, которые вчера пожарила Тамара. Поскорее бы вырваться из этого кабинета на сырую Исаакиевскую площадь, а там в троллейбус, до метро и домой…

– Надо уточнить некоторые ваши анкетные данные, – проговорил следователь. – Ваша жена и сын в эмиграции. Вы сейчас живете один?

– Я хочу знать причину, – вяло проговорил Грин Тимофеевич.

– Послушайте… Свидетель, – поднял голову от бумаг Сидоров.

– Значит, я свидетель?! – ухватился Грин Тимофеевич.

– Пока свидетель, – с досадой осадил следователь. – Сегодня пятница…

– Именно, – кивнул Грин Тимофеевич.

– Мы оба спешим домой, – продолжил следователь. – Не будем зря терять время… Итак, вы живете сейчас один?

– Один, – замялся Грин Тимофеевич.

Следователь хмыкнул и произнес:

– Для своих лет вы еще мужчина в соку.

– В томатном соку! – не удержался Грин Тимофеевич.

– Это лучше, чем в березовом, на погосте.

Следователь улыбнулся и задал еще несколько процедурных анкетных вопросов. Что-то пометил в блокноте… Задумался, поводя тупым кончиком ручки по мясистому подбородку, искоса поглядывая на свои записи…

– Скажите, любезный… – Следователь прикрыл глаза.

– Я не любезный! – взъярился Грин Тимофеевич. – У меня есть имя, отчество. И фамилия, наконец.

– Согласен, – мирно ответил следователь – Звучное имя: Грин. Правда, его нет в святцах… Да, ну ладно! Скажите, Грин Тимофеевич, вам известна фамилия Торчинский? – И в ответ на удивленный взгляд Зотова прояснил. – Торчинский! Станислав Игоревич Торчинский

– Торчинский? Известна, – в замешательстве кивнул Грин Тимофеевич. – Торчинский режиссер. Хороший режиссер. Он поставил несколько спектаклей по моим пьесам. Один из них, «Одинокие в раю», замечательно прошел.

– Да-да, я помню. Жена ходила на этот спектакль несколько раз, я помню, – кивнул следователь.

– Торчинский, Торчинский, – покачал головой Грин Тимофеевич. – Он, кажется, попал в кутузку… еще при Брежневе.

– Было дело. Проходил по 88-й статье тогдашнего кодекса, за валютные преступления, – подхватил следователь. – Получил пятерик. Могли бы и расстрелять. Строгие были времена, не то что сейчас, на каждом углу валютчики ошиваются… Торчинский отсидел срок, вышел и затихарился где-то на Севере… Впрочем, вам лучше знать…

– Мне?! – удивился Грин Тимофеевич. – Да я его лет тридцать не видел. После тех «Одиноких» его арестовали… Нет, вру. Припоминаю. В самом начале перестройки он мне звонил, кажется, из Ханты-Мансийска… Черт знает, где эта дыра… Сказал, что бросил сцену, занялся каким-то бизнесом…

– И весьма преуспел. – Следователь Сидоров откинул себя к спинке кресла.