Одинокие

– Все ли у меня в порядке? – невесело хмыкнул Терехов про себя и тоже положил трубку на другом конце провода. – Нет, не все! А у тебя, Светлана?

А ведь она знает – кто, – пришел он к неожиданному выводу.

Глава 7. Александр встречается с Федором

День предыдущий. 16.З2.

Федор Мансов стоял у окна. Пальцы левой кисти – у виска, правой рукой он опирался о стекло. Он смотрел на улицу и ждал.

«Некогда, – подумал Александр, когда Светлана вышла, – Мансов уже ждет меня».

Он легко сбежал по лестнице, вышел на улицу, решительно открыл дверцу машины, не дожидаясь, пока замешкавшийся водитель сделает это, и, удобно устроившись на заднем сиденье, еще раз повторил про себя: «Некогда». И посмотрел на часы.

«Вольво» – это совершенное во всех отношениях произведение шведских конструкторов, дизайнеров и мастеровых – понеслась по городу торжественно.

Но тот, кто был внутри, не чувствовал этого.

Минута миновала. 16.33.

Прошлое: сентябрь, 1999.

Федор Владимирович на секунду задержался у окна, всматриваясь в пейзаж ранней осени, вошедший в город буквально пару дней назад. А всю прошлую неделю бабье лето царило, будто любовалось собою в зеркало. И хотя беспристрастный документ – календарь ежедневно и громогласно возвещал, что денечки, обласканные мягкими солнечными лучами, разукрашенные в желто-красно-зеленое, безветренные, тихие – лишь шуршащие высыхающей листвой, вот-вот завершатся (и чтобы на них не рассчитывали), пока… наполненные громкоголосицей городских рынков, распродающих в спешке последние дары мини-латифундий, дач, пропитанных запахом мяса, вымоченного в уксусе, – запахом, который, если хорошенько потянуть ноздрями, можно уловить на каждой городской улице, да и за городом тоже: над дачными массивами, вдоль берега реки, в окрестностях дорог – дни катились, кружились и, подсаживая к себе на карусель и детей, и взрослых, беззаботных, хмурых, и самых равнодушных, одаривали всех поровну: еще день, ну, еще один, еще, ну, последний, ну… Федор Владимирович смотрел в окно и абрис его полупрофиля, если смотреть со спины и против света, а как раз оттуда наблюдал за ним его собеседник, казался зловещим. А ветер, раскачивающий деревья и уже отряхнувший с них большую часть подсохшей листвы, поднимал с асфальта пыль и песок, и разный мелкий сор и, закручивая этот мусор в смерч, бросал на стекло. Федор Владимирович слышал эту мелкую дробь, бьющуюся по ту сторону, будто рой мошек, и думал о том, что сентиментальная попытка сохранить человеческую жизнь так и останется попыткой. Он обернулся.

– А вы знаете историю про то, как в середине прошлого века в Германии были обнаружены человеческие останки. О-о! Полузабытая история, но, по моему мнению, примечательная. Да, да, не удивляйтесь, – перехватив недоуменный взгляд своего собеседника, воскликнул Федор Владимирович. – Одна из самых эффектных историй последних двух веков. Незаслуженно забытая. Нами, россиянами! Всей остальной Европе короткая память, как говорится, на руку. Они-то и спрятали этот казус под скатерть исторического забвения, и, конечно, преднамеренно. Но мы-то? Почему не помним мы? Эх!

Александр Петрович Терехов отнюдь не скучал. Не понимая, куда в своих монологах клонит Мансов, он не расслаблялся, а пребывал настороже и нервничал от того лишь, что время от времени терял нить и ему начинало казаться, что встреча, запланированная как сугубо деловая, неумолимо скатывается к «банной» болтовне.

А Федор Владимирович все рассказывал, рассказывал. С упоением.

– О, как они испугались! Кто? Все! Французы, немцы, англичане, бельгийцы, испанцы. Кого? Нас! Я как раз об этом! Испугались по-настоящему! Уж поверьте! И тот ужас, владевший ими тогда – всего-то чуть более ста лет назад, – современность практически, был пострашнее первобытного! Да! Я вам докажу! Но прежде, обобщая, хотел бы заметить, что ужас перед неизведанным, перед темным, нераскрытым, таинственным и непонятным – не идет ни в какое сравнение с ужасом конкретным, имеющим свое лицо и свою боль. И этот факт – объясним. И объяснение – банально.

Федор подошел к накрытому столу и присел.

– Да-а, – протянул он, словно сожалел о простоте и примитивизме вывода, – у среднего человека не хватает ни фантазии, ни ума для того, чтобы представить, вообразить себе нечто непознанное. Не хватает абстрактного мышления. И ничего тут не поделать! А вот когда грозят шашкой и нагайкой – это впечатляет. Поверьте! Любой, самой скудной фантазии оказывается предостаточно. Даже с избытком. Сколько ни есть. Индивидуум с низким лбом и большими кулаками – они обеспечивают ему победу над слабейшим, не испугается неизвестного чего, но будет дрожать перед более сильным, более свирепым, мощным, более безжалостным. Такая реакция – просто условной рефлекс. Жестокость детских игр и подростковых драк: обоюдная, беспричинная, целе-не-направленная, жестокость, ставшая профессией или жизненной целью, или способом выживания – сформировали его. Жестокость, ставшая привычной.