Одинокие

Иногда это производило впечатление, иногда нет. И сегодня Мансов, пожалуй, и не рассчитывал на то, что Терехов как-то выразит свое непосредственное отношение – изумление или восхищение к данному факту. Уж слишком натянутая получалась их встреча.

«Нервничаете Александр, Петрович? Да, определенно, – думал он. – И на моего неандертальца вам наплевать? Да? А все потому, что не знаете, что у нас есть с вами общего. Тревожитесь – тревожьтесь. Ах, угодно к делу? Ан нет! Придется подождать».

Он возобновил свой рассказ, вроде бы не замечая бурлящего в своем собеседнике нетерпения вовсе:

– Да, скелет казака! Обратите внимание, не русского вообще, нет. Казака! Значит чем-то запомнились они им? Чем-то особенным! Я думаю, с этим образом у них ассоциировался образ дикого, сильного, жестокого, лютого врага. Сильного – по-первобытному! И жестокого – по-первобытному! Без сдерживающих предрассудков, таких, как жалость, например. Ах, вспомните Ламброзо и Бертильона – низкий лоб, широкие плечи, крошечные глазки без проблеска мысли, спрятанные за буграми лба, как за скалами. Представили? И что там русские – американцам, они – нам… в период железного занавеса – соседские мальчишки! Скажите, ведь и для вас образ первобытного человека-зверя: в руках дубинка или камень, безумный взгляд, готовность силой и только силой доказывать свое превосходство – связан с теми же представлениями о насилии – о темной, неконтролируемой, неудержимой жажде… неудержимой, как физиологическая потребность, жажде свершать насилие, да? О, как Франция верила в нашего казака, как низвергала его с пьедестала, что по праву принадлежал нашему славному предку. О-о! А прошло более сорока лет. А представьте-ка, что они чувствовали тогда – в Париже тысяча восемьсот четырнадцатого.

Федор Владимирович замолчал – загляделся на темно-коричневое пятно коньяка, что едва покрывало дно его бокала.

– Давайте выпьем? – предложил он, не поднимая глаз.

«Наконец-то! Он, похоже, закончил», – подумал Александр Петрович:

– С удовольствием.

В этот момент Федор Владимирович слегка наклонился и, как бы невзначай, положил свою ладонь на предплечье Александра, и придержал его, не давая ему оторвать ножку бокала от поверхности стола.

– Страх – источник наших представлений, – доверительно, но не к месту произнес Мансов, не убирая своей руки.

Он еще глубже склонился над столом и приблизился к Александру. Еще чуть-чуть – и он уткнулся бы ему в шею.

В следующую секунду Федор убрал кисть с его руки и, подхватив пузатую бутылку, принялся наполнять наполовину опорожненные бокалы, но прежде Федор “услышал” его запах – запах пота, но не такой, когда потеют от раздражения, нетерпения или страха, а запах пота мужской силы, мускулистый, терпкий, крепкий, острый и чуть едкий, перемешанный с ароматом дорогих духов и запахом сигар, не заглушенный пока ароматом коньяка.

Федор на секунду прикрыл глаза и в его подсознании промелькнуло: «Хорошо, мне определенно нравится».

И он убрал свою кисть с его предплечья.

Но и Александр Петрович поймал ту ароматическую волну, что окружала Федора Владимировича и двигалась вместе с ним и за ним. Его впечатление стало прямо противоположным. Тот запах, что нес Мансов, был, на вкус Терехова, слишком сладким, приторным, женским. Хуже, он принадлежал женщине немолодой.

Александр поморщился.

«Как приятно, когда ты тот, за кого тебя принимают, – думал тем временем Федор Владимирович Мансов. Его веки по-прежнему были опущены. И он не заметил реакцию своего гостя. – Но верно ли ты, Александр, оцениваешь заложенное в тебе? Неизвестно. Легко быть сильным на фоне слабых; умным – среди дураков; щедрым, добрым, честным, когда фортуна широко улыбается. Легко любить женщину, не изведав любви иной, – Федор улыбнулся, уловив в своих собственных умозаключениях афористичность. – Я знаю, чего тебе не хватает: ты слишком долго живешь с одною женщиной; ты не мечешься, как голодный волк, в поисках новой и, в то же время, пренебрегаешь ею, да и остальными. А все наше тайное имеет объяснение и причину. И, значит, у меня есть шанс».

Так думал Федор Владимирович.

– К делу! – решительно произнес Александр Петрович.

– Хорошо, – согласился его собеседник, – я уполномочен предложить вам продать вашу компанию, так сказать, «ваше дело». Чтобы ваше дело – стало нашим. Ха-ха. Простите за дурацкий каламбур.

– Какое дело? Конкретно, – откровенно нахмурившись, глухо переспросил Терехов.

– Не догадались? Мы предлагаем вам продать все: магазины, автозаправки, акции. Все, что есть. Цена достойная. И должность управляющего на одном из предприятий: на любом, на выбор.

Федор Владимирович произносил слова скучающе. Он предвидел первую реакцию. Вынесение подобного предложения на «обсуждение» – вот так, ни с того, ни с сего, было пустой формальностью, чем-то вроде призыва к действию, единственным результатом которого должно было стать знание о том, с чем и с кем Александр Петрович ныне столкнулся, а уж, владея информацией, он должен рассудить.