Одинокие

– Не ваше дело, – прищурив глаза и задиристо задрав подбородок, произнесла Нина. С вызовом.

– Напоминаю, произошло убийство. Этот факт допускает многое с моей стороны.

– Но не все, я надеюсь? – усмехнулась Нина.

– Не все, но, поверьте, многое, – абсолютно серьезно ответил ей Яковлев.

– Ладно, – будто передумала Нина, – я скажу вам, скажу. Нет! Не давала! Не состояла! Не видела! Не знаю! Не слышала! Так и запишите!

– Запишем. А если все-таки вдруг?

– Докажите!

– Хорошо, докажем, но пока – оставим. Пока. Но, может быть, вы знаете, с кем Терехов встречался?

– Со многими, – неопределенно, не глядя на Яковлева, уронила Нина.

– Женщины. Я – о них. Ведь в доме у него жила женщина, жена или любовница, да? Не знаете? Я знаю. Да. Определенно!

– Насколько мне известно, он был холост.

– Официально. А брак гражданский? Ведь сейчас все больше и больше пар не регистрируют свои отношения. Как в Европе. Вы знаете?

– Нет, не думаю, – мрачно возразила Нина, – в Европе – по-другому.

– А все-таки? – не унимался Яковлев, – Вот вы – сотрудник фирмы. Разве вы не были знакомы с супругой шефа, а? Встречались, наверное, на презентациях, на банкетах, а?

– Я работаю у Терехова недавно. Работала, – тут же исправилась она. – Три месяца. Да и то – по совместительству. У меня, будет вам известно, собственный бизнес, своя фирма. Брачное агентство, – последнюю фразу она произнесла гордо.

– Проверим, проверим. Что-то еще желаете добавить?

– Я? Добавить? Шутите.

А самой первой из длинного списка подозреваемых и свидетелей – людей, случайно ли, закономерно ли соприкоснувшихся со смертью и попавших в поле зрения следствия, что было начато в связи с фактом убийства гражданина Терехова А.П., Яковлев допрашивал секретаршу покойного – Агнессу Серафимовну Зачальную.

Агнесса Серафимовна была женщиной без определенного возраста. Она была высокой, худощавой, некрасивой. Впрочем, не оставляло сомнений, ей – под пятьдесят. И хотя она, в отличие от Нины, вела себя вполне корректно (что напрямую зависело от того впечатления о себе, на которое каждая из этих двух женщин рассчитывала), но и ей Яковлев не пришелся по душе. На вопросы она предпочитала отвечать твердое «нет» и запнулась лишь однажды.

– А в каких отношениях находились жертва, то есть Терехов, и секретарь-референт? – спросил Яковлев.

– Кто? – перебила она его раньше, чем он назвал вторую фамилию.

– Нина Владимировна Смеркалова.

– Ах, Нина Владимировна Смеркалова. Не знаю. Следить за шефом не входило в круг моих обязанностей.

– Понимаю, – кивнул Яковлев и ухмыльнулся.

* * *

24 сентября.

«Я умерла».

С этой мыслью, перешедшей из кошмара сновидения в жестокую явь, Светлана очнулась.

– Я умерла? – медленно, по слогам, пробуя эту фразу на вкус, произнесла она и почувствовала, как пересохло во рту. Проглотив слюну, она отчетливо, во весь голос, словно обращалась к невидимому собеседнику, произнесла другие слова: – Я – не умерла. Я – живая!

Стало легче. Как будто её ласково погладили. Как будто, сложив в одно-единственное простое предложение несколько слов, она сумела выговориться, излить накопившееся. Да и физической боли она сейчас почти не чувствовала, а острый – до безумия – ужас, преследовавший и терзающий её сердце тогда… под деревом, под дождем, в период жуткого ожидания, сменился на гадкое, обволакивающее, неотдираемо-клейкое чувство отвращения.

К самой себе.

Всего лишь!

Светлана повернула голову влево, затем вправо. Произошли перемены. И ощущение этого – нервировало её. Но, все еще пребывая в густом молочно-белом тумане постсна, она никак не могла сообразить… Где? Что? Почему? Но вот теперь, оглядевшись повнимательнее, она догадалась – вокруг. Она находилась в незнакомой комнате. Одна. Она лежала на свежих простынях, в удобной кровати и далекий аромат цветов ненавязчиво витал над нею. Конечно, это была больничная палата. Но небольшая и предназначенная, как видно, для одного пациента. Для неё!

«Искуситель держит слово», – подумала она устало и удивилась, не почувствовав ожидаемого удовлетворения от своего «нового» статуса – статуса привилегированной больной, и в третий раз обвела взглядом палату, стараясь рассмотреть все детали.

На тумбочке, покрытой сверху приятным, под малахит, пластиком, занимавшей место у изголовья кровати, стояла ваза с лилиями. И еще одна – с фруктами.

Потянувшись, она взяла банан и тотчас обратила внимание на бутылку коньяку, приютившуюся чуть поодаль, за цветами. А рядом – тяжелый, приземистый, но вместительный стакан. Она не раздумывала. Потянувшись еще немного вверх и оперевшись левым локтем о смятую подушку, она наполнила стакан до края, осторожно, боясь расплескать, не доверяя своим ослабевшим рукам, донесла его до пересохших, потрескавшихся губ и залпом, не прерываясь на вдох и выдох, выпила и, словно окончательно потратила все свои силы, откинулась на подушку. Глаза закрылись сами собой. Черты лица разгладились. Умиротворение и покой проступили на осунувшемся больном лице, и протяжный, с хрипотцой, вздох облегчения, а, возможно, банальный храп нарушил тишину больничной палаты.