Одинокий некромант желает познакомиться

– Стало быть, я, – парень протянул руку. Шрамы покрывали и ладонь, а от мизинца остался обрубок в полторы фаланги. – Васин.

– А звать как?

– Васин, – уперто повторил он, но тише добавил: – Христодула… Бабка моя, сказывают, очень верующей была.

– Стало быть, Васин.

Разговаривать в мокром костюме, к локтю которого прилип раздавленный блин, а рукав пропитался водой и кленовым сиропом, было несколько неудобно.

– Останетесь?

– Если оставите.

– Справитесь?

Щека, исполосованная шрамами, дернулась, и улыбка вышла столь же кривой, сколь и многообещающей. Шурочка икнул, едва блином не подавившись, а вот Игнат забрался под стол, где и замер, притворяясь, что его здесь вовсе нет. Сашка же уставилась немигающим взглядом, и тьма ее заклубилась, пришла в движение, готовая выплеснуться почти сформированным проклятьем.

– Стоять! – Глеб успел перехватить силу, сдавил, загоняя в хрупкое детское тельце. И Сашка скривилась от боли, но не заплакала.

– Амулетика только дадите какого. Мирка обещался, – на всякий случай уточнил Васин.

– Он вам…

– Брат. Единоутробный. Молодшенький. Вы двое, – Васин ткнул в Миклоша, который не сводил взгляда с Сашки, и в Курца, делавшего вид, что к происходящему ныне он отношения не имеет. – Убраться. И следить за порядком. Кто бузить станет, зовите. Найду управу.

Глеб как-то сразу и поверил, что найдет.

– А вы, ваша милость… вам бы того… костюмчик сменить.

Васин поднял блюдо, кинул на него пару оладьев.

– Что стали? Подымайте, или без завтрака остаться решили?

– Я, это, с пола, – Богдан, державшийся за бок, побелел еще сильнее, – есть не буду.

– Значит, без завтрака. Да тебе и не положено. И тебе тоже. Остальные как хотят. Можете еду по земле валять, стало быть, не голодные…

– Надо целителя…

– Не надо, – Васин поманил пальцем Богдана, и тот шагнул, пусть боком, нерешительно. – Тут царапина, покажи… агась… так, покрыло чутка. Вы идите, ваша милость. Я тож кой-чего умею…

Встретились они получасом позже.

Кленовый сироп, пропитав рукав, въелся в кожу, и соскребать его пришлось мочалом. Глеб и сейчас-то не был уверен, что отмылся полностью.

Хорош он будет, однако…

А с Анной поговорить следует, тем паче билеты заказаны, а поезд отправляется ночью. И конечно, можно было бы поехать одному, но что-то подсказывало: разговор предстоит непростой.

И не факт, что его допустят к чужим семейным тайнам.

– Можно? – лысая голова показалась в дверном проеме. – Как вы, ваша милость? Не порезали?

– Не порезали. А вы как?

– Царапину затянул. Кость треснула, повязку наложил, силы добавил, но болеть пару дней будет. Оно и полезно. В другой раз думать будет. Хотя и недолго.

– Надо было давно этот нож отобрать, – чувство вины было знакомым, привычным, но оттого не менее муторным.

– Надо, – согласился Васин. – Да только вы ножичек отнимете, а они заточечку сделают. Или еще чего издумают. Дети же. На придумки гораздые.

Он медленно втиснулся в дверной проем. И плечи поникли, и сам Васин съежился, точно желая казаться меньше, но все одно лысая макушка почти касалась люстры.

– Присаживайся, – Глеб указал на кресло. – Что сейчас?

– Убираются. Кто хотел, тот поел. Кто нет… к обеду, чай, не помрет.

– С детьми раньше работали?

Васин поскреб макушку. А череп-то неровный, с одной стороны будто примят, с другой – буграми пошел. И смотреть на это неприятно.

– Так, в приюте годик был, сперва в истопниках ходил, после-то и в помощники взяли.

– Ушли?

– Новая хозяйка объявилась. Ей на мою рожу смотреть невместно было, вот и… Еще в последние года два с новобранцами нянькался, так разница, ваша милость, невеликая.

Что ж, формально можно сказать, опыт имелся. Вид тоже скорее соответствовал. И Глеб вытащил коробку.

– Простая защита, – он выложил круглую бляху из лунного серебра, покрытого тонким слоем позолоты. – Выдержит прорыв до третьего уровня. Выше пока быть не должно, хотя…

Пара колец с поглотителями.

– Если не по размеру будут, подгоним.

– А… – Васин поскреб шею. – На шнурочек можно?

– Можно и на шнурочек, главное, чтобы с кожей контакт был.

Тот кивнул и все же присел на краешек кресла. От Васина пахло дымом и казармой, причем запах был застарелым, въевшимся, что называется, в шкуру.

– Так… – он неловко поерзал и, сам своему счастью не веря, поинтересовался: – Оставляете?

– Так останетесь? – Глеб разглядывал две цепочки, прикидывая, которая из них будет достаточно длинной, чтобы охватить запястье Васина.

– А то… меня ж того, поперли… опять на Миркину шею. Вы не подумайте. Я деток люблю. Я всех наших растил, только ж… остались мы с Миркой.

– Остальные?

Не то чтобы перипетии чужой жизни так уж интересовали Глеба, скорее самому Васину хотелось выговориться.

– Кто еще в маленстве… мамашка у нас того, рожать рожала, ветерок подует, она уже брюхата. От кого, хрен ее знает. У нас на веске ее не любили. Бабы били пару раз. Дерьмом вороты мазали. Мирка говорил, что и у вас.

– И у нас.