Одинокий путник

Паисий перегнулся через перила, огораживающие хоры, и удивленно посмотрел вниз, щуря подслеповатые глаза.

– Да спустись! Что ты сверху разглядишь? – захохотал Дамиан, и Паисий его послушался. Лытка помог ему сойти вниз по узенькой крутой лестнице – ноги экклесиарха плохо ему подчинялись.

Лешека Лытка узнал сразу, с первого же взгляда, не смотря на то, что тот повзрослел, вытянулся и приобрел тщательно постриженные усы и бородку. Только глаза его были тусклыми и смотрели в одну точку, и губы, прежде мягкие и безвольные, сжались в узкую бледную полосу. Он был одет в волчий полушубок, беличий треух и меховые сапоги, каких в монастыре никогда не видели, и напоминал, скорей, поселянина.

– Мальчик мой... – прошептал Паисий, разглядев, кто стоит перед ним, – Господь явил нам чудо!

Он осторожно обнял Лешека и привстал на цыпочки, чтобы положить голову ему на плечо, но Лешек не пошевелился, продолжая отстраненно смотреть в стену. Лытка тоже не мог двинуться с места от удивления и радости.

– Это не Господь, а я явил вам чудо, – довольно усмехнулся Дамиан, – его украл колдун, и двенадцать лет держал у себя, заставляя петь на потеху толпе.

Сердце Лытки замерло от жалости – вот почему у Лешека остановившийся взгляд, и скорбно сжатые губы: наверное, жизнь у колдуна была нелегкой. Ничего, в обители он отогреется, здесь он среди друзей...

– Лешек, – он осторожно взял друга за руку, – Лешек, теперь все будет хорошо. Ты узнаёшь меня?

– Да, Лытка, – безучастно ответил тот, – я всегда тебя узнaю, даже со спины...

Голос его был хриплым и тихим, будто каждое слово давалось ему с трудом.

Оживал Лешек медленно, очень медленно. Он почти ничего не ел, и Лытке казалось, что он с отвращением смотрит на пищу, и еле-еле сдерживает спазмы в желудке, если что-нибудь глотает. А еще Лытка думал, что тот непрерывно испытывает сильную боль: когда на него никто не смотрел, лицо его искажалось мучительной гримасой, сухие глаза жмурились, и сжимался рот. По ночам он долго не мог уснуть – Лытка, стоя на коленях в молитве, часто ловил его остановившийся взгляд – а если засыпал, то неизменно ежился и стонал во сне, словно ему снились кошмары.

– Лешек, у тебя что-нибудь болит? – спрашивал Лытка.

– Нет, со мной все хорошо, – неизменно говорил он.

Лешек на все вопросы отвечал вполне осмысленно, но отрешенно, словно заставляя себя выдавливать каждое слово. Только однажды Лытка увидел проблеск жизни в его глазах, если такой всплеск чувств можно назвать проблеском жизни.

– Лешек, не таись, расскажи мне, что с тобой было. Тебе станет легче, вот увидишь! Расскажи мне! – попросил Лытка, – Колдун мучил тебя? Он издевался над тобой?

Лицо Лешека в миг потемнело, как грозовая туча, глаза широко раскрылись, и оскалился рот.

– Никогда! Слышишь? Никогда не смей говорить ничего плохого про колдуна! Никогда, слышишь? – закричал он и поднялся на ноги, сжимая кулаки.

Лытка усадил его на кровать, стараясь успокоить, но Лешек и сам расслабился, и вдруг, впервые за много дней, из глаз его полились слезы. Лытка решил, что колдун сильно запугал его, если он боится говорить о нем плохо.

Через неделю, в воскресенье, все еще не оттаяв сердцем, Лешек принял послушание – теперь его статус в обители был определен, и никто не косился на него непонимающе. Перед этим Паисий робко предложил ему придти на спевку – он и жалел Лешека, и боялся, что волшебство детского голоса навсегда потеряно, но когда Лешек, поднявшись на хоры, запел «Богородице, дево», слезы потекли из глаз иеромонаха, и он долго сидел, опустив лицо на колени, и вытирал их полами рясы.

Но прошло немного времени, и Лешек ожил, глаза его немного прояснились, взгляд стал осмысленным, а на лице появились чувства и переживания. Только тогда Лытка понял, насколько губительным для души Лешека оказалось влияние колдуна. У него и в детстве было прозвище «заблудшая душа», и если Лытке повезло, он имел таких замечательных духовных наставников, то Лешеку никто не помог обрести веру.

Его представления о грехе так и остались детскими, немного наивными, словно и не было этих двенадцати лет, и Лытке стоило большого труда объяснить ему, что бороться с грехом в себе надо не для похвалы духовника, а для самого себя, для спасения своей души.

– И от кого мне надо спасаться? – хмыкал Лешек.

– От Сатаны, конечно, от врага рода человеческого.

– Да? А я думал – от бога. А Сатана он богу помощник?

– Нет, Лешек! – терпеливо улыбался Лытка, – Сатана – его враг, он наказывает грешников.

– Но если он наказывает грешников, значит, он помогает богу?

– Как ты не понимаешь! Бог хочет спасти людей от Диавола, но если человек грешит, то Бог помочь ему не может! Но, знаешь, для меня спасение – это не главное. Я люблю Иисуса, понимаешь? Он хотел спасти всех людей, и за грехи их был распят.

– А Иисус – это и есть бог?

– Бог – это святая Троица. Он един.

– Ну как же он един, если он – троица! Бог-отец, бог-сын и Богородица?