Одинокий волк

Признаю, я скептически отнеслась к Цирконии, когда она сказала, чем сейчас зарабатывает на жизнь. И, конечно же, возможно, каждая умершая собака хочет извиниться перед хозяином за то, что описала прекрасный ковер в доме… но, с другой стороны, откуда бы она узнала, что новую собаку в этой семье зовут Хуанитой? Не хочу сказать, что я поверила, но признаю, что призадумалась.

– Теперь, Кара, – говорит Циркония, – я твой адвокат. Ты ведь знаешь, что именно так называют юристов, а я люблю точность формулировок. Мне хотелось бы знать, на какой результат ты рассчитываешь. А потом я как твой адвокат решу, как тебе это получить.

Она подается вперед, и ее волосы снежной лавиной рассыпаются по спине.

– Я просто хочу, чтобы папа поправился, – отвечаю я.

Именно так я сказала вчера опекунше, но сегодня у меня в горле стоит ком. Думаю, потому, что я чувствую: я была единственным воином, но вдруг рядом со мной вступил в схватку кто-то другой.

Циркония кивает, заметно тронутая моей откровенностью.

– Ты знаешь, что мы сделаем? Мы прямо сейчас зажжем особую свечу за твоего отца, как будто он здесь, с нами.

Она роется в шкафу, достает ароматическую свечу, ставит ее между нами на стол и зажигает. Комнату неожиданно наполняет запах соснового леса. Я удивлена – именно так пахнет отец, когда входит с улицы.

– Теперь, когда мы видим перед собой цель, нужно начинать устранять препятствия, – говорит Циркония. – И самая большая проблема в том, что тебе только семнадцать лет.

– Мама обещает все подписать, – отвечаю я.

– К сожалению, в штате Нью-Гэмпшир ты все равно считаешься несовершеннолетней, а несовершеннолетним нельзя принимать медицинские решения за недееспособных.

– Это всего лишь цифры. Во-первых, через три месяца мне исполняется восемнадцать. Кроме того, я уже много лет забочусь о себе и об отце.

– К сожалению, закон думает по-другому. Что я могу сказать в суде, что поможет судьям решить, что сказанное перевешивает юридические формальности?

– Я жила с папой четыре года, – начинаю я. – Мы все решения принимали вместе. Я вожу машину. Сижу с детьми, чтобы заработать на жизнь. Хожу в магазин за продуктами. Я записана в банковском счете отца. Я оплачиваю счета, улаживаю финансовые вопросы, возникающие вокруг его телесериала, и отвечаю на письма его поклонников. Единственное, что мне запрещено, – это голосовать.

Она смотрит на меня.

– А как насчет спиртного?

– Я пас. Хочу сказать, я не пью. Но в ту ночь, когда произошла авария, выпила.

Циркония складывает руки перед собой.

– Сколько?

– Бутылку пива.

– Одну?

Я смотрю на заусеницу на своем большом пальце.

– Три.

Циркония удивленно приподнимает брови.

– Значит, ты изначально всех обманула. – Она взмахивает руками. – Это круг правды. Что бы ты ни сказала с этой минуты, оно должно точно соответствовать действительности.

– Ладно, – отвечаю я, втягивая голову в плечи.

– Это два камня преткновения, которые адвокат твоего брата использует против тебя, – говорит Циркония.

– Существует много камней, которые делают его недостойным опекуном, – возражаю я. – Начиная с обвинения в убийстве.

– Которое было отозвано, – отвечает Циркония, – поэтому, считай, его не было.

Мы беседуем еще три часа, разговариваем об отце, о его образе жизни, о людях, которые выздоровели, когда им выпал второй шанс. Их фамилии я нашла в Интернете. Циркония делает записи на одноразовой бумажной салфетке, потом на обратной стороне старого билета Юго-Западных авиалиний, который нашла в кармане юбки. Она остановилась только один раз – чтобы сделать бананово-соевый коктейль для близнецов, которые смотрели фильм в мамином грузовичке.

Наконец она откладывает ручку.

– Вот тебе домашнее задание, – говорит она. – Я хочу, чтобы ты пошла в больницу к отцу и приложила голову к его груди. А потом рассказала мне, какие мысли тебя посетили.

Я обещаю, что обязательно схожу, несмотря на то что для меня это слишком внове. Мы обсуждаем технические вопросы: куда мне идти в четверг в суде, где мы встречаемся с Цирконией. И только когда она «прогоняет» меня по вопросам, которые будет задавать мне как свидетелю, мне неожиданно приходит в голову: все по-настоящему; я стою напротив брата в суде в надежде, что выиграю дело и меня назначат опекуном отца.

Циркония пристально смотрит на меня.

– Ты только что поняла, что это все серьезно, – выдвигает она предположение.

– Да. – У меня колотится сердце. – Я могу вас кое о чем спросить?

Я боюсь вслух задавать этот вопрос, но должна, потому что никому другому я не могу его задать. А она мой адвокат и будет мне помогать. Одному Богу известно, как мне нужна помощь. Поэтому я едва слышно произношу слова, которые уже давно кружат вокруг моего сердца и сжимают его, когда я меньше всего этого ожидаю:

– Вы думаете, я поступаю правильно?