Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром

Прошедшие окончательное собеседование и не получившие отказа уезжали на автомобиле с одним из «хозяев», и Басманов их больше не видел. Те же, кому отказывали, получали «за беспокойство» по сто рублей под честное офицерское слово хранить в тайне место и содержание разговоров.

Несмотря на это в ближайшие дни слух о том, что некие таинственные личности вербуют офицеров, распространился в эмигрантских кругах весьма широко. Говорили разное, как правило — весьма далекое от всякого правдоподобия.

— Что поделать, вызванное войной падение нравов, — меланхолически отметил Шульгин, не слишком, впрочем, этим фактом огорченный. Да и как скрыть, если заходили вдруг по рукам царские десятки в огромных количествах, кабаки, шашлычные, чебуречные и прочие таверны стали заполнять веселые и возбужденные офицеры, а также и штатские лица, то ли выменивающие, то ли выигрывающие пресловутые десятки, курс лиры в районе проживания русских пошел вверх, так как она внезапно получила «золотой паритет», а проститутки на набережных тоже подняли таксу вдвое-втрое.

В субботу, явившись к восьми на службу, Басманов увидел перед дверями конторы толпу, мало уступающую таковой у посольства.

И ему пришлось сквозь нее проталкиваться, стараясь не замечать то просительных, то наглых лиц соотечественников, не слышать униженных просьб… Явившийся на час позже Шульгин, которого капитан считал своим непосредственным начальником, тоже пробился с трудом, однако велел пускать и выслушивать всех, кроме явных калек и алкоголиков, каковые тоже имелись в избытке.

До обеда Басманов наслушался душещипательных историй и кузьмы-крючковских подвигов в таком количестве, что их хватило бы на десяток выпусков газеты «Русский инвалид». (Следует заметить, что название газеты означает совсем не то, что вы, должно быть, подумали. До революции «инвалид» являлось синонимом понятия «ветеран». И только.)

А в три часа пополудни внезапно появился офицер английской морской пехоты в сопровождении вооруженного наряда. Басманов слегка растерялся, не зная, как себя вести, но в конторе, по счастью, оказался сменивший Шульгина Новиков. На великолепном английском пригласил майора в кабинет, попросив Басманова продолжать работу. Через полчаса англичанин вышел раскрасневшийся, явно удовлетворенный полученными объяснениями и новым знакомством, пожал на прощание капитану руку, отдал честь и удалился. А морские пехотинцы остались наводить порядок в очереди.

Однако за вечерним хересом Шульгин сказал, что лавочку пора сворачивать.

— Сто двенадцать человек. Думаю, вполне достаточно. Или до полутора сотен дотянем? Тогда завтра последний день — и все. Отбирайте самых-самых… Впрочем, сливки мы уже сняли. В общем, сами смотрите…

Басманов подсчитал, что через контору уже прошло не меньше батальона претендентов, и, значит, тысяч сорок раздали просто так, да еще двадцать выдано завербованным офицерам на устройство семей, кому посчастливилось их вывезти. Забрать семьи к «месту постоянной дислокации» Шульгин пообещал не позднее чем через три месяца.

— Ну все! Пора и честь знать, — сказал он Басманову вечером следующего дня, когда желанное число было достигнуто. — Едем домой. Собирайтесь…

Басманов понял, что наконец узнает, куда же исчезали принятые на службу. Он отчего-то вообразил, что их собирают в какой-нибудь загородной ферме или в пустых казармах бывшей султанской армии вроде тех, где сам он отбывал двухнедельный карантин.

Однако автомобиль незнакомой модели, открытый, с длинным, сверкающим хромированным металлом капотом и глубокими кожаными сиденьями, довез их до порта, где у пирса ждал такой же роскошный катер.

Рыча мотором и громко хлопая днищем по мелкой босфорской волне, катер долго несся сквозь розовато-жемчужную полумглу ко входу в Мраморное море. С борта катера, особенно в это время, на грани между ранним вечером и подкрадывающейся с Анатолийского побережья ночью, Константинополь выглядел, как ему и подобало, совершенно сказочным городом; кисейная дымка смазывала все подробности, оставляя только смутный цветной силуэт, исчерченный остриями сотен минаретов. В нем обязательно должны бы твориться, непрерывно и бесконечно, как арабская вязь на стенах мечетей, волшебные и загадочные истории в духе «Тысячи и одной ночи», а если на самом деле творилось там совсем другое — так об этом легко было заставить себя забыть, подчиняясь очарованию летнего вечера. Тем более что с ним-то самим, капитаном Басмановым, одна из сказочных историй все-таки произошла, и чудное мгновение продолжает длиться…

Увидев высокий белый борт огромного парохода, едва заметно дымившего первой трубой в полуверсте от берега, Басманов невольно вспомнил темные зловонные трюмы, загаженные палубы судна, на котором он выбрался из ужасов новороссийской эвакуации. И ощутил нечто вроде мгновенной тошноты.