Одиссей Полихроніадесъ

Увы! на мигъ только, на одинъ краткій мигъ я могъ опять съ веселіемъ думать, что «колоколъ» и «мельница», Богъ и Маммонъ, духъ православія и моя личная плоть, гордость отчизны и богатство семьи моей, ничуть не помшаютъ другъ другу… И фигуру Тахиръ-бея Исаакидесъ показалъ Благову, и Вамвакосъ приходилъ въ консульство съ намреніемъ подавить консула своею образованностью и законовдніемъ… но все напрасно!

Исаакидесъ, правда, въ Чамурью не даромъ здилъ, какъ ты поймешь поздне… Онъ все развдалъ, все узналъ; онъ даже сдлалъ гораздо больше, чмъ приказалъ и позволилъ ему Благовъ… Но что жъ изъ этого?..

Тахиръ-Аббасъ пришелъ. Онъ не былъ похожъ ни на нжнаго романическаго злодя и врага своего Джеффера, ни на добраго и мягкаго, но неопрятнаго и по-европейски одтаго Шерифа. Тахиръ ростомъ былъ очень высокъ, очень плечистъ; былъ и румянъ; все у него было крупно и страшно; усы черны, густы и длинны; глаза выпуклы и почти безъ выраженія; носъ грубый и большой. Одтъ онъ былъ не такъ изящно, какъ Джефферъ въ тотъ день, когда проходилъ подъ балкономъ нашимъ, но все-таки очень хорошо: юбка его такая же была блая, какъ юбки нашихъ кавассовъ, и цвтная куртка расшита золотомъ. Оружіе за золотымъ поясомъ было богато.

Казалось, онъ занялъ собою всю комнату, когда Исаакидесъ ввелъ его въ нашу канцелярію… Мн стало страшно на него смотрть.

Тахиръ едва едва отвтилъ на наши съ Бостанджи поклоны и посидлъ нсколько минутъ на диван, пока Исаакидесъ поспшилъ самъ наверхъ доложить Благову.

Бостанджи тотчасъ подалъ ему папироску и уголекъ изъ мангала.

Бей закурилъ и продолжалъ сидть молча, ни разу не измняя ни позы, ни выраженія лица. Самая легкая улыбка благодаренія и привтствія не озарила его каменнаго лица, когда Бостанджи подалъ ему папироску.

Я все время, подъ разными предлогами, не садился при немъ. Такъ онъ былъ страшенъ… Наконецъ Тахиръ промолвилъ слово:

— Вы мстный человкъ, яніотъ? — спросилъ онъ у Бостанджи.

Бостанджи поспшно отвчалъ ему, что онъ изъ Константинополя.

— Очень хорошо… Радуюсь… — сказалъ бей, и опять ни слова.

Къ счастію Исаакидесъ очень скоро пришелъ за нимъ и со всевозможными комплиментами повелъ его къ Благову.

Любопытно до-нельзя было видть вмст и какъ бы въ союз этого дикаго и прекраснаго, если хочешь, въ своей народной грубости феодальнаго азіатскаго воина, одтаго такъ чисто и хорошо и едва грамотнаго; и нашего подобострастнаго и униженнаго горожанина-грека, корреспондента эллинскихъ газетъ, въ его отвратительной, неряшливой одежд `a la franca, съ этими висячими и кривыми усами, съ сальнымъ воротникомъ и старою шляпой въ рук…

Тахиръ-Аббасъ просидлъ у Благова около часу и, все такъ же важно, такъ же безстрастно и гордо озирая все стеклянными и выпуклыми глазами своими, спустился съ лстницы и ушелъ въ сопровожденіи двухъ слугъ, ожидавшихъ его въ сняхъ.

Мы переглянулись съ Бостанджи-Оглу, когда Тахиръ-Аббасъ исчезъ изъ глазъ нашихъ, и сказали другъ другу:

— Ну, это бей! Это арнаутъ! Избави насъ Боже!

А Бостанджи прибавилъ еще:

— Ахъ, я бы всхъ такихъ помучилъ хорошенько, если Турція падетъ, чтобъ они вс приняли христіанство!.. Какіе бы они воины для насъ были!..

Я же воскликнулъ:

— Какъ бы они насъ съ тобой прежде не помучили! Смотрть даже непріятно…

Но вмст съ тмъ я не забылъ и того, что мн шепнулъ Исаакидесъ: «надо угодить консулу, а тамъ увидимъ… Я покажу ему такую фигуру

…»

И вотъ фигура показана…

Что будетъ дальше… Не подйствуетъ ли теперь краснорчіе г. Вамвакоса на умягченіе сердца молодого честолюбца? Врно, онъ очень радъ, что такой страшный бей пришелъ къ нему на поклонъ…

Посл полудня пришла почта: принесли бумаги отъ начальства, пришли русскія газеты. Г. Благовъ пошелъ въ канцелярію и слъ на диван разбирать все это. Мы съ Бостанджи-Оглу переписывали статистику на зеленыхъ столикахъ.

Консулъ, читая, чему-то улыбался про себя; потомъ кинулъ Бостанджи нсколько бумагъ и сказалъ ему весело:

— Посмотри, мы съ тобой что надлали. Я забылъ въ разсянности подписать имя свое подъ нсколькими бумагами, а ты такъ и отправилъ. Теперь начальство вернуло ихъ и бранитъ меня.

И онъ отдалъ ему бумагу изъ министерства со строгимъ выговоромъ за небрежность. Это его боле позабавило, чмъ смутило. И онъ не сталъ даже и укорять Бостанджи за то, что тотъ не напоминаетъ ему.

Потомъ онъ сталъ читать газеты и сообщилъ намъ, что еще нсколько партій польскихъ повстанцевъ разбито наголову.

— Еще пощечина этой Европ! — сказалъ онъ.

Въ это время доложили, что пришелъ г. Вамвакосъ, аинскій законникъ.

— Кто? Кто? — повторилъ Благовъ съ изумленіемъ.

— Одинъ законникъ, — сказалъ Ставри.

— Ну, зови законника сюда, — отвтилъ консулъ.

Вамвакосъ былъ и здсь все такъ же счастливъ и развязенъ, какъ и въ пріемной Исаакидеса.

Благовъ принялъ его, какъ всхъ: всталъ медленно, не спша подалъ ему руку, сухо пригласилъ ссть и, помолчавъ немного, спросилъ съ преднамренною нершительностью въ голос: «Вы по длу… извините… или…»