Читаем Одиссей Полихроніадесъ полностью

Какъ всякій молодой христіанинъ, выросшій въ Турціи подъ властью турокъ, я всякое вмѣшательство, прямое или косвенное, явное или сокровенное, всякую интригу или демонстрацію счпталъ несравненно важнѣе сердечныхъ и романтическихъ чувствъ… О всякой любви внѣ законнаго и освященнаго церковью брака окружавшіе меня съ дѣтства люди говорили, — кто съ презрѣніемъ и насмѣшкой, а кто съ отвращеніемъ и ужасомъ… «Блудница» и «прелюбодѣйца» были два имени, которыя безъ оттѣнковъ и уступокъ давались всѣмъ тѣмъ женщинамъ, которыя изрѣдка, среди строгаго и однообразнаго стиля нашей вѣковой византійской жизни, разрывали на себѣ покровъ стыда и цѣпи чтимаго обычая… О «симпатическихъ и милыхъ» падшихъ женщинахъ, о мужчинахъ высокаго ума, которые романтическую, нѣжную и томительную, но преступную страсть считали бы дѣломъ философскимъ и высокимъ, не менѣе важнымъ, чѣмъ сама наука, и гораздо болѣе занимательнымъ, чѣмъ политика, — о такихъ мужчинахъ едва ли и слышалъ у насъ кто-нибудь (кромѣ Коэвино, который бредилъ подобными предметами и былъ за то посмѣшищемъ всего города).

Отецъ мой о любви почти никогда не говорилъ, хотя самъ и женился по чувству и при условіяхъ особенно поэтическихъ.

У меня остался въ памяти разсказъ отца моего про одного англичанина, которому жена измѣнила, потому что влюбилась въ другого человѣка. Когда англичанинъ убѣдился навѣрное въ измѣнѣ жены, онъ сталъ каждое утро, уходя отъ нея, молча класть предъ нею на столъ небольшую сумму денегъ, въ указаніе ея непотребства и униженія, и такимъ средствомъ довелъ ее до отчаянія и преждевременной смерти.

У отца моего обыкновенно выраженіе лица было больше спокойное, доброе, немного даже равнодушное, но когда онъ разсказывалъ объ этой мести оскорбленнаго супруга, глаза его сверкали, и жестъ его былъ исполненъ выраженія: онъ дышалъ какою-то радостью гнѣва и сочувствіемъ мужу.

И мать моя, слушая это, стремительно и страстно восклицала:

— Хорошо онъ сдѣлалъ! Прекрасно… Такъ было нужно ей, скверной женщинѣ!..

Мать моя, если и упоминала о такихъ людяхъ, какъ Коэвино или Гайдуша, или о такихъ исторіяхъ, какъ исторія доктора съ г-жей Арванитаки, то прежде всего она вспоминала о «грѣхопаденіи» и о томъ, какъ страшны были рѣчи той мертвой головы языческаго жреца, которая въ пустынѣ отвѣчала на вопросы св. Макарія Египетскаго. «Ниже и глубже насъ, нввѣрныхъ и язычниковъ, и больше насъ несравненно наказаны на томъ свѣтѣ христіане не по закону жившіе». Бабушка Евге́нко не говорила ничего объ этомъ. Я не помню.

О политикѣ, о высшей ли, о средней, или даже о самыхъ мелкихъ дѣлахъ гражданскихъ говорили всѣ съ уваженіемъ, серьезно, съ тонкостью, глубиной, съ остроуміемъ, съ любовью…

И я, дитя своей страны и сынъ своихъ обычаевъ, и я стыдился и боялся той стрѣлки Эроса, которая такъ внезапно и вовсе не глубоко проникла въ неопытное сердце, и гордился чрезмѣрно, когда, садясь за столъ, бралъ въ руки «трость книжника-скорописца» и переписывалъ крупными французскими буквами самую ничтожную бумагу, напримѣръ такую:

«Monsieur l’Envoyé!

«J’ai l’honneur d’accuser réception de la dépêche que V. E. m’avez fait l’honneur… sub №…

«J’ai l’honneur d’être…»

А если случайно въ какомъ-нибудь подобномъ извѣщеніи былъ на поляхъ знакъ «ci-joint» или «ci près» (%), то я возносился еще болѣе, ибо около года можетъ быть все думалъ, что этотъ (%) знакъ означаетъ совсѣмъ другое, что-нибудь очень секретное и условное, то-есть понимайте другое, не то, что́ я пишу… Напримѣръ, понимайте такъ: «Турецкая имперія въ Эпирѣ на краю гибели… и прикажите мнѣ только дунуть на это позорное и подгнившее зданіе азіатскаго варварства»…

Но мнѣ и не нужно было искать дѣлъ; дѣла эти, и политическія, и тяжебныя, и коммерческія, сами съ раннихъ лѣтъ искали меня.

Чрезъ нѣсколько дней послѣ моего водворенія въ консульствѣ Кольйо привелъ ко мнѣ въ комнату двухъ христіанъ изъ села (своей родины, Чамурья). Они пріѣхали жаловаться на нестерпимыя обиды, которыя терпятъ люди въ этомъ округѣ отъ мусульманскихъ беевъ и отъ продажной слабости янинскихъ властей, и въ случаѣ нужды готовы были даже выселиться изъ своей страны. Не такъ давно было совершено тамъ турками ужасное преступленіе.

На дорогѣ изъ города Фильятесъ къ селу Нивица, нѣсколько дней тому назадъ, въ большой ложбинѣ, у дороги, найдены были три обезображенныхъ христіанскихъ трупа.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее