Одиссея

Оценка принципов поэтического перевода, примененных Жуковским при работе над “Одиссеей”, — задача отнюдь не новая. Первые отклики на этот перевод появились сразу же после его выхода в свет в России в 1849 г.[1727] Затем уже в нашем веке к этому вопросу в разное время и в различных по назначению работах обращались филологи, достаточно убедительно выявившие и достижения Жуковского, и те качества русской “Одиссеи”, которые отличают ее от оригинала.

[1728] Естественно, что наиболее примечательные высказывания самого Жуковского и его критиков, наиболее яркие примеры, иллюстрирующие плюсы и минусы его перевода, давно известны, и настоящая статья не претендует на какие-либо открытия в этой области. Может быть, нам только удастся более подробно развить однажды высказанные мысли или пополнить уже сделанные наблюдения. Сначала, однако, надо посмотреть, в какой форме русский читатель успел познакомиться с “Одиссеей” к середине прошлого века.

1[1729]

Длительные историко-культурные связи с Византией способствовали тому, что имя Гомера (в византийском произношении — Омира) было издавна знакомо на Руси, и в конце 16 в. его самого изображали в росписи кремлевских соборов в Москве, а в некоторых новгородских монастырях помещали даже в нижнем ряду иконостаса. В Гомере видели “еллинского мудреца” и знали из него — главным образом, по византийским хроникам и их переделкам — содержание “Илиады”.

С “Одиссеей” в России раньше всего познакомились, очевидно, по роману Фенелона “Приключения Телемака”, широко распространенному в кругах дворянства (Стародум в “Недоросли” хвалил Софью за то, что она читает “Фенелона, автора Телемака”, ибо “кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет”). Перевод романа Фенелона, выполненный А. Ф. Хрущевым в 1734 г., вышел в свет в Санкт-Петербурге в 1747 г. (“Похождение Телемаково, сына Улиссова. Ч. 1-II”); за ним последовало переложение в дактило-хореических гексаметрах В. К. Тредиаковского: “Тилемахида, или Странствования Тилемаха сына Одиссеева” (СПб., 1766). Хотя назидательный роман Фенелона, полный реминисценций из Ветхого и Нового завета, Гомера, Геродота и особенно Вергилия, несмотря на его заглавие в 1-м издании (1699 г.),[1730] имел отдаленное отношение к содержанию “Одиссеи”, все же наблюдательный читатель мог узнать из очень кратких упоминаний об испытаниях, выпавших на долю ее главного героя у Полифема и лестригонов, между Скиллой и Харибдой, о пребывании у Цирцеи и в плену у нимфы Калипсо, о его свидании у входа в подземное царство с тенями умерших, наконец, о путешествии самого Телемака в Пилос и Спарту.

Что касается собственно гомеровских поэм, то первый их перевод на русский язык был сделан прозой с латинского языка в конце 50-х — начале 60-х годов 18 в. неким Кириаком Кондратовичем, сыном солдата, павшего под Полтавой. Перевод остался в рукописи, и неизвестно, оказал ли он какое-нибудь влияние на последующих переводчиков.

В 1779 г. князю Потемкину был преподнесен перевод “Одиссеи”, выполненный хоть и по-прежнему прозой, но непосредственно с древнегреческого Петром Екимовым, который до этого снискал себе известность как переводчик “Илиады” (1776-1778). Первое печатное издание прозаического перевода “Одиссеи” вышло в 1788 г. без имени переводчика, которым обычно считают будущего члена Российской академии Петра Соколова (1766-1835). Однако исследовавший этот вопрос А. Н. Егунов обратил внимание на то, что в 1788 г. Соколову было всего 22 года, а в экзаменационной ведомости академической гимназии за 1785 г. отмечено, что он “по-гречески читает и несколько слов знает”. Едва ли этого было достаточно, чтобы за три года овладеть греческим в такой степени, которая позволила бы взяться за перевод “Одиссеи”. Поэтому Егунов предположил, что опубликованный в 1788 г. перевод, близкий по стилю к уже упомянутому переводу “Илиады” Екимова, и есть тот самый, который он преподнес “светлейшему”. Оба перевода полны славянизмов, и Гнедич, вероятно, испытал их влияние, обратившись к “Илиаде”. Эта поэма и до него привлекала внимание: несомненный интерес для истории русского переводческого искусства представляет перевод “Илиады”, выполненный Ермилом Костровым александрийским стихом с парной рифмой (1787).

Из “Одиссеи” с конца 18 в. до 1815 г. появились в переводах только отрывки: “Улисс у Алкиноя” (8. 499-586) — А. Ф. Мерзлякова и вся кн. 6 — Н. Кошанского. Первый пользовался 5- и 6-стопным амфибрахием, напоминающим по своему звучанию гексаметр со слабым начальным слогом, и труд его скорее может быть назван вольным подражанием, чем переводом. Второй вернулся к александрийскому стиху, но не слишком стеснял себя ни точностью, ни объемом: из 331 стиха оригинала у него получилось 394, что вполне понятно, поскольку александрийский стих на 5 слогов короче гексаметра.