Одиссея капитана Блада

Captain Blood vouchsafed him a malignant smile, before he turned to meet the fifteen manacled Spanish prisoners, who were thrust into his presence.	Капитан Блад, не удостоив его даже словом, повернулся к шестнадцати закованным в кандалы испанским пленникам, спешно согнанным в кают-компанию.
Approaching, they had heard Don Diego's outcries; at close quarters now they beheld with horror-stricken eyes his plight.	Уже по пути сюда они слышали крики дона Диего, а сейчас с ужасом увидели, в каком положении он находится.
From amongst them a comely, olive-skinned stripling, distinguished in bearing and apparel from his companions, started forward with an anguished cry of	Миловидный подросток с кожей оливкового цвета, выделявшийся среди пленников своим костюмом и манерой держаться, рванулся вперед и крикнул:
"Father!"	- Отец!
Writhing in the arms that made haste to seize and hold him, he called upon heaven and hell to avert this horror, and lastly, addressed to Captain Blood an appeal for mercy that was at once fierce and piteous.	Извиваясь в руках тех, кто с силой удерживал его, он призывал небо и ад отвратить этот кошмар, а затем обратился к капитану с мольбой о милосердии, причем эта мольба в одно и то же время была и неистовой и жалобной.
Considering him, Captain Blood thought with satisfaction that he displayed the proper degree of filial piety.	Взглянув на молодого испанца, капитан Блад с удовлетворением подумал, что отпрыск дона Диего в достаточной степени обладает чувством сыновней привязанности.
He afterwards confessed that for a moment he was in danger of weakening, that for a moment his mind rebelled against the pitiless thing it had planned.	Позже Блад признавался, что на мгновение его разум возмутился против выработанного им жестокого плана.
But to correct the sentiment he evoked a memory of what these Spaniards had performed in Bridgetown.	И для того чтобы прогнать это чувство, он вызвал в себе воспоминание о злодействах испанцев в Бриджтауне.
Again he saw the white face of that child Mary Traill as she fled in horror before the jeering ruffian whom he had slain, and other things even more unspeakable seen on that dreadful evening rose now before the eyes of his memory to stiffen his faltering purpose.	Он припомнил побледневшее личико Мэри Трэйл, когда она в ужасе спасалась от насильника-головореза, которого он убил; он вспомнил и другие, не поддающиеся описанию картины этого кошмарного дня, и это укрепило угасавшую в нем твердость.
The Spaniards had shown themselves without mercy or sentiment or decency of any kind; stuffed with religion, they were without a spark of that Christianity, the Symbol of which was mounted on the mainmast of the approaching ship.	Бесчувственные, кровожадные испанцы, со своим религиозным фанатизмом, не имели в себе даже искры той христианской веры, символ которой был водружен на мачте приближавшегося к ним корабля.
A moment ago this cruel, vicious Don Diego had insulted the Almighty by his assumption that He kept a specially benevolent watch over the destinies of Catholic Spain.	Еще минуту назад мстительный и злобный дон Диего утверждал, будто господь бог благоволит к католической Испании.
Don Diego should be taught his error.	Ну что ж, дон Диего будет сурово наказан за это заблуждение.
Recovering the cynicism in which he had approached his task, the cynicism essential to its proper performance, he commanded Ogle to kindle a match and remove the leaden apron from the touch-hole of the gun that bore Don Diego.	Почувствовав, что твердость вернулась в его сердце, Блад приказал Оглу зажечь фитиль и снять свинцовый фартук с запального отверстия пушки, к жерлу которой был привязан дон Диего.