Одиссея Хамида Сарымсакова

Пе-2 устремился в почти отвесное пике. Стрелка альтиметра стремительно убегает влево... 2500... 2000... 1500 метров...

— Сброс, командир!.. Жми... Жми на кнопку сброса!

Маширов, спохватившись, нажимает на кнопку... Самолет с воем выходит из пике.

— Разворот сто восемьдесят! — подсказывает штурман. Он понимает, что опытный летчик выполняет свой первый боевой вылет. Нервы напряжены до предела. Иной раз происходит какое-то внутреннее замыкание, человек не сразу уразумевает команду. Поэтому Сарымсаков и подал команду «сброс» на секунду раньше. Первый боевой!.. Вот пройдет время, накопится опыт, тогда все станет на место. Главное, что командир с характером.

Новые клубы дыма заволокли порт... Какой-то корабль горит... Кто его?.. Черт его знает... Еще один... Ага! Начали рваться бензохранилища! Порядок!

— На обратный курс, командир... Все нормально... Правее. Станем замыкающими в правом пеленге, а там переключимся на внешнюю связь.

...Маширов вел на базу «Петлякова» и улыбался. Хоть и устал донельзя, а настроение восторженное.

... Вечером, после ужина, перед тем как лечь спать, Хамид сказал Маширову:

— Спасибо тебе, командир.

— За что? — не понял Петр и от неожиданности даже приподнялся с топчана.

— Все делал, как полагается. А ведь первый боевой! Нервы у тебя как канаты.

Маширов тихо рассмеялся.

— Ничего смешного я не сказал.

— Да у меня, Хамид, все тряслось внутри, как заячий хвост. Просто вида не подавал. Все как в тумане. И тебя слышал, словно уши у меня ватой заложены.

— А ты думаешь, что я не боялся? Только психически ненормальные люди ничего не боятся. Чувство страха каждому человеку от природы дано.

— Это верно, Хамид.

— А ты держался просто здорово. Работал как часы.

— Со сбросом бомб замешкался.

— Какую-то секундочку. Так я ее и учел.

— Ну и хитрюга ты, Хамид! — воскликнул Петр и рассмеялся. — Значит, все же заметил, что меня мандраж одолевает?

— Мандраж — это когда человек за свою шкуру трясется. А ты ведь за экипаж тревожился, как бы нас не угробить. А это не мандраж, а волнение, вызванное чувством ответственности. К тому же первый боевой.

— Знаешь, Хамид, я сейчас себя совсем другим человеком чувствую. Ну служил я на Дальнем Востоке. Понимал: нужное дело. Всякое может произойти на Тихоокеанском побережье. А совесть все-таки грызла. Там, на Западе, твои товарищи-бомберы кровью умываются, а ты в тылу прохлаждаешься!..

— Кому-то надо и дальние рубежи охранять, Петр.

— Но почему именно я должен, а?

— Ты же ревнитель Уставов. А что в них сказано, а?.. Приказ начальника — закон для подчиненного! — Хамид лукаво улыбнулся.

— Да ну тебя! — отмахнулся Петр. — Я же от души... Делюсь с тобой.

— Уж и пошутить нельзя.

— Тебе бы все шутить! — Так вот, скажу по-дружески: если бы не удалось на фронт вырваться, я... Я даже не знаю, что бы со мною сталось! Ну как людям после войны в глаза смотреть?!.. Добро бы больной, увечный какой, а то сил ведь некуда девать!.. Одно смущает. Я ведь в полку стажер, практикант, так сказать. Кончится стажировка, станут назад отзывать... А не поеду — и все тут!

— А как же Устав? — вновь не удержался Хамид и рассмеялся.

Рассмеялся и Маширов.

— А есть еще документ, превыше Устава — Конституция. А в ней сказано: «Защита Отечества...» и так далее. Останусь в полку — и баста!

— Оставайся, командир, оставайся. Я лично — «за».

Петр Маширов положил на тумбочку папиросу, которую так и не закурил, увлеченный взволнованной его беседой. Сказал:

— Однако пора и на боковую. Рано утром опять вылет на Констанцу. Разведка погоды, промер ветра. Спать, спать, штурман, ветеран полка!

ГЛАВА XI. 21 АВГУСТА 1944 ГОДА

Возвратившись из разведки, Маширов зарулил самолет к капониру, расстегнул замок лямок парашюта и, очутившись на жухлой травке, спросил Хамида:

— Сколько же времени мы летали над курортными местами, штурман?

— Два часа семнадцать минут.

— Прямо-таки курорт!.. Морс тихое, ласковое, солнышко светит. А в небе ни единого «мессера». Постреляли зенитки корабельные чуток, проформу соблюдая.

— Фрицы хоть и дураки, да не очень, — подал голос Миша Шаталин. — Они не хотели из пушек по воробью налить. Огневую систему немецкую наше командование теперь знает, как свои пять пальцев. А ходили мы на высоте.

— Не нравится мне нынешнее миролюбие фрицев, — вздохнул Хамид. — Бдительность нашу усыпляют. Посмотрим, что будет, когда сегодня бомбить полетим...

— Думаешь, еще полетим?

— А зачем же нас на погоду гоняли? Ясное дело.

После обеда командир экипажа и штурман уселись в тенечке за шахматной доской.

— Ты почему от обеда отказался? — спросил Маширов, делая очередной ход. — Аппетит у тебя всегда отменный, а тут вдруг забастовал.

— Да так просто...

— Предчувствие что ли?

Хамид рассмеялся.

— Да нет. За завтраком, видимо, переел. Вместо обеда взял полплитки шоколада. Засосет под ложечкой — подкреплюсь.

После долгого молчания Петр произнес тихо, смущаясь:

— А у меня что-то неладно на душе.

— Это ты рассказов механиков и мотористов наслушался о немецких асах, с которыми мы воевали в Заполярье.