Одна маленькая ложь

Атмосфера в ванной становится все напряженнее, и я с трудом втягиваю воздух в легкие и выталкиваю его, а темные глаза все смотрят в мои, ожидая ответа.

– Думаю, да. – Вот и все, что я могу из себя выдавить.

Эштон вздрагивает, и я снова вспоминаю, что он насквозь промок.

– Тебе надо переодеться. А то еще заболеешь, – шепчу я, не сводя глаз с его мокрой одежды.

Отпустив мою раненую ладонь, он стягивает с себя футболку. Швыряет в угол, поворачивается и опять берет мою руку. А я снова вижу перед собой его торс, который не могу выкинуть из памяти до сих пор. Торс, при виде которого у меня замирает дыхание. У меня еще не было возможности смотреть на него в трезвом состоянии. И я молча глазею. Как олень, попавший в свет фар, я не могу отвернуться и жадно вбираю все детали.

– А что он обозначает? – спрашиваю я, кивнув подбородком на символ, вытатуированный там, где сердце.

Эштон молчит. Он полностью игнорирует мой вопрос и проводит большим пальцем по моей нижней губе.

– У тебя губа потрескалась, – шепчет он и переводит взгляд на ссадину. Мое лицо пылает.

– По-моему, ничего страшного, – бормочу я, а Эштон перемещает мою ладонь поближе к раковине. Обращаю внимание на его кожаный браслет: похоже, он никогда его не снимает. Показываю на него здоровой рукой и спрашиваю:

– Зачем тебе это?

– Ирландка, хватит вопросов на сегодня. – Судя по тому, как он стискивает зубы, понимаю: ответ на этот вопрос тоже спрятан в тайнике.

Риган права. Он никогда не говорит про себя. Вздыхаю и смотрю, как он отвинчивает крышку антисептика и разжимает мою ладонь.

– Да она не… – Но вместо слов «не болит» у меня изо рта вылетает вопль и ругательства, достойные пьяного матроса. – Какого хрена ты делаешь? Черт! Вот ведь дебил, ты же мне всю ладонь сожжешь! – Я извиваюсь от нестерпимого жжения. – Гребаный садист!

Не обращая на меня внимания, Эштон поворачивает ладонь так и сяк, чтобы как следует рассмотреть.

– Все чисто.

– Еще бы! Хорошо, что до кости не прожег!

– Расслабься. Сейчас все пройдет. Постарайся отвлечься – можешь на меня поглазеть, пока боль утихнет. Ведь именно поэтому ты и свалилась… – Он поднимает на меня глаза, и я вижу в них улыбку. – Как ты сказала? Гребаный садист? Изысканно.

– Извини. Зато от души, – бормочу я и чувствую, что губы у меня готовы расплыться в улыбке. Пожалуй, это забавно. Или будет забавно, когда я снова смогу ходить… Чтобы не поддаться искушению, обвожу глазами маленькую ванную: зеркальная плитка в душевой кабине, молочно-белые стены, белые махровые полотенца…

А потом снова смотрю на Эштона: мне он куда интереснее плитки и полотенец. И чего бы то ни было еще. На внутренней стороне предплечья татуировка орла в индейском стиле. Большая – сантиметров пятнадцать, с мелкими сложными деталями.

Под татуировкой замечаю шрам.

Открываю рот задать вопрос и тут же закрываю. На плече у Эштона довольно крупный китайский иероглиф. А под ним еще один шрам. Ловко замаскированный под татуировкой.

К горлу подкатывает тошнота: вспоминаю день, когда сестра пришла домой с огромной татуировкой на бедре – пять черных воронов. Пять жертв той страшной аварии. Себя она тоже причислила к умершим. Правда, в то время я ни о чем не догадывалась. Сестра рассказала мне, в чем смысл татуировки, только два года назад.

Тяжело вздыхаю и снова перевожу глаза на грудь Эштона, чтобы как следует рассмотреть рисунок.

И вижу еще один шрам, ловкой рукой скрытый под татуировкой.

– В чем дело? – спрашивает Эштон и разворачивает бинт. – Ты такая бледная.

– Что… – я сдерживаюсь и не спрашиваю, что случилось, потому что все равно не получу ответа. Перевожу глаза на свою поврежденную ладонь и думаю. Может, никакой тайны нет. Люди часто используют татуировки, чтобы замаскировать шрамы…

Но нутром я чувствую, что все не так просто.

Смотрю, как Эштон ловко накладывает повязку на ссадину. Рана больше не болит: то ли потому что время прошло, то ли потому что мой мозг лихорадочно напрягается, силясь сложить головоломку. Но слишком много фрагментов отсутствуют. Кажется, все просто: кожаный браслет…

Кожаный браслет.

Кожаный браслет.

Внезапно меня озаряет: это не кожаный браслет.

Беру Эштона за руку и рассматриваю тонкую полоску коричневой кожи: прострочена по краям, пара отверстий…

Это кусок ремня.

Перевожу дыхание и снова смотрю на шрамы, спрятанные под татуировками.

И все фрагменты головоломки встают на место.

Доктор Штейнер говорит, что я чувствую чужую боль острее, чем все остальные, потому что мне пришлось многое пережить, пока Кейси не оправилась от трагедии. И реагирую я на чужую боль бурно. Может быть, он прав. Может, поэтому у меня замирает сердце, подступает тошнота и по щекам текут слезы.

Тихий шепот Эштона отвлекает меня от моих мыслей.

– Ирландка, на свою беду ты слишком сообразительная, – говорит он с грустной улыбкой.

Смотрю, как движется его кадык, и все не отпускаю его руку. Он не пытается ее отнять. И не избегает моего взгляда. А когда я другой рукой касаюсь его груди, кладу ладонь на татуировку прямо над его сердцем, он даже не вздрагивает.