Одна отвергнутая ночь

— Да, — вздыхает она. — Я уже говорила тебе, мы не выбираем тех, в кого влюбляемся. Влюбленность — нечто особенное. Держаться за такую любовь, несмотря на обстоятельства, которые могли бы ее разрушить, еще более особенно. Я надеюсь, Миллер понимает, как ему повезло в том, что у него есть ты, моя дорогая девочка.

Нижняя губа начинает дрожать, слова, которые я хотела бы сказать в ответ, застревают в горле — самые важные слова «Спасибо тебе». Спасибо за то, что поддерживаешь меня — поддерживаешь нас, когда кажется, будто весь Лондон поставил себе цель сломать то, что у нас есть. Спасибо за то, что принимаешь Миллера. Спасибо за то, что понимаешь, даже если не знаешь все правды. Грегори понимает, что это с ней сделает.

— Я люблю тебя, бабушка. — Тяжело сглатываю после своих слов, слезинки, собравшиеся в уголках глаз, теперь скатываются по щекам.

— Я тоже люблю тебя, милая, — ее слова четкие и сильные, хоть и пропитаны эмоциями. — Ты сегодня останешься с Миллером?

Киваю и шмыгаю носом, просто выдохнув «да» в ответ.

— Ладно. Крепких снов.

Я улыбаюсь сквозь слезы и, пользуясь ее любящим голосом и словами, собираюсь с силами и говорю:

— Не позволю волкам кусаться.

Она улыбается, вспоминая вместе со мной одну из любимых дедушкиных присказок.

— Забирайся на яблони и груши, — говорит она, напоминая мне об еще одной.

— Миллер живет в квартире, здесь нет лестниц в спальню.

— Ох, ладно, — она замолкает на какое-то время. — Ты устала.

— Измотана, — подтверждаю со смехом. — Пойду в постель прямо сейчас.

— Хорошо. Приятной ночи.

— И тебе, Нан. — Улыбаюсь, вешая трубку, и тут же думаю перезвонить и спросить, как там Грегори, но останавливаюсь. Мяч в его воротах. Ему известна суть: он знает, что я никуда не уйду, и понимает, что никакие его слова не повлияют на меня, особенно сейчас. Мне уже больше нечего сказать, да и нет гарантий, что он станет слушать. Это убивает меня, я больше не поставлю себя под перекрестный огонь. Если он захочет поговорить, он позвонит. Довольная своим решением, собираюсь выйти из кухни, но останавливаюсь в дверях, в голове мысли о глупых вещах.

Например, верхний ящик стола, где, я знаю, Миллер хранит свой ежедневник.

Пытаюсь не обращать внимания на свой порыв раздражающего любопытства, правда, пытаюсь, но дурацкие ноги живут собственной жизнью, и вот я стою перед ящиком, прежде чем успеваю убедить себя, что шпионить очень плохо. Не то чтобы я не доверяю ему, доверяю всем сердцем, я просто чувствую, что нахожусь в темноте, в неведении, и пусть это нехорошо, не могу сдержаться от любопытства.

Любопытной Варваре нос оторвали. Чертов нос оторвали.

Открываю ящик, и вот он смотрит на меня, манит меня… испытывает. Он, как магнит для моих рук, притягивает, подталкивая ближе, и прежде чем я понимаю, что происходит, он уже в моих руках и ощущается, как запретная колдовская книга. Теперь мне просто нужно, чтобы страницы волшебно стали перелистываться, но спустя долгое время пристального рассмотрения она по-прежнему закрыта. И вероятно, пусть все так и остается — навсегда забытое, никогда больше не виденное. Прошлое закрыто.

Но так было бы в мире, где не существует любопытство.

Я верчу ежедневник в руках и открываю обложку, только глаза не смотрят на первую страницу. Они смотрят на пол, следуя за клочком бумаги, который выпал изнутри, пока не приземлился к моим босым ногам. Закрываю книгу, хмурясь, и наклоняюсь, поднимаю мятый клочок бумаги. Тут же понимаю, что бумага плотная и глянцевая. Фотография. По спине бегут мурашки. Я не вижу фотографию, она все еще перевернута изображением вниз, но одно ее присутствие меня не успокаивает. Смотрю на дверной проем, пытаясь поразмыслить, а потом возвращаю свой взгляд на таинственное фото. Он говорил, что есть только он. Никого больше, не важно, как я задам этот вопрос. Только Миллер, — без семьи, ничего — и хотя я была шокирована, мне было любопытно, я никогда не давила на него по одной причине. Было и так слишком много откровений, с которыми нужно было свыкнуться.

Сделав глубокий вдох, я медленно переворачиваю фотографию, понимая, что вот-вот откроется еще один кусочек прошлого Миллера. Нервно кусаю губу и закрываю глаза, мысленно подготавливаясь к тому, что увижу, и когда фотография полностью перевернута, я смотрю на нее и… расслабляюсь. Напряжение спадает и я, наклонив голову, рассматриваю фотографию, кладя ежедневник Миллера обратно в ящик, даже не взглянув.

Мальчики.