Одна отвергнутая ночь

Много мальчиков — они смеются, на одних ковбойские шляпы, на головах других торчат перья в стиле индейцев. Я насчитываю четырнадцать в общей сложности, всем примерно от пяти до пятнадцати. Все они на заднем дворе старинного здания в викторианском стиле — обшарпанный дом, с чем-то вроде ставень на окнах. Быстрый взгляд на одежду мальчиков говорит мне о том, что фотография сделана где-то в конце восьмидесятых, может, в начале девяностых, и я, рассматривая фотографию, улыбаюсь, ощущая приподнятое настроение счастливых мальчиков, мысленно представляя себе их довольные возгласы, когда они целились друг в друга игрушечными пистолетами и стрелами. Но моя улыбка не длится долго, тает в секунду, когда я замечаю одинокого мальчика в сторонке, наблюдающего за весельем остальных мальчиков.

— Миллер, — шепчу я, кончиком пальца прикасаясь к фотографии, провожу по изображению, как будто могу втереть немного жизни в его маленький силуэт. Это он, нет никаких сомнений. Слишком много черт, мне знакомых и любимых: вьющиеся волосы, в невероятном беспорядке, непослушны локон на своем привычном месте, спокойное, ничего не выражающее лицо и пристальный взгляд синих глаз. Они кажутся загнанными… мертвыми. И все же этот ребенок непостижимо красив. Не могу оторвать от него глаз, даже моргнуть. Ему, должно быть, около семи или восьми лет. Джинсы порваны, футболка слишком мала, а кроссовки изношены. Он кажется забытым, эта мысль, плюс его потерянный и унылый вид, сдавливает меня неумолимой грустью. Я не осознаю, что плачу, пока слеза не падает на расплывающуюся перед глазами глянцевую фотографию, размывая болезненное изображение Миллера-мальчика. Хочу забыть это, смазать и спрятать. Хочу притвориться, что никогда этого не видела.

Невозможно.

Сердце разрывается за этого мальчика. Если бы я могла, я бы забралась в эту фотографию и обняла ребенка — держала его, согревала. Но я не могу. Смотрю на дверной проем кухни полным тоски взглядом и вдруг спрашиваю себя, почему все еще сижу здесь, когда могу пойти и обнять, держать и согревать мужчину, в которого вырос этот мальчик. Поспешно стираю слезы с фотографии и с лица, убираю фото обратно в ежедневник Миллера и закрываю ящик. Прячу его. Навсегда. А потом молниеносно бегу в спальню, по пути сбрасывая топ, и забираюсь к нему по одеяло, прижимаюсь к его спине так сильно, как только могу и вдыхаю его. Чувство покоя возвращается быстро.

— Где ты была? — спрашивает он, убирая мою руку со своего живота и прижимая ее к губам, ласково целует.

— Нан, — говорю всего одно слово и знаю, что мой простой ответ отменит все последующие вопросы. Только это не останавливает его от того, чтобы перевернуться и заглянуть мне в глаза.

— Она в порядке? — вопрос неуверенный. Это усиливает боль в моей груди и скручивает комок в горле. Не хочу, чтобы он заметил мою грусть, так что мычу в ответ, надеясь, что тусклый свет не даст ему меня рассмотреть. — Тогда почему ты грустная?

— Все хорошо. — Пытаюсь придать себе уверенный тон, но все что выходит — это робкий шепот. Я не стану спрашивать его о фотографии, так как знаю, что бы он ни сказал, будет больно.

Он сомневается, но не давит на меня. Он пользуется остаточными силами после своего опьянения и тянет меня к себе, полностью укутывая меня собой. Я дома.

— У меня к тебе просьба, — шепчет он мне в волосы, крепче к себе прижимая.

— Все, что угодно.

Мы на какое-то время погружаемся в умиротворенную тишину, пока он беспрестанно целует меня в волосы, а потом ласково шепчет свое желание:

— Никогда не переставай любить меня, Оливия Тейлор.

Его просьба не вызывает во мне никаких вопросов.

— Никогда.

Глава 17

Утро встречает меня спустя долю секунды, ну или, по крайней мере, мне так кажется. А еще такое ощущение, как будто я обездвижена, и беглый осмотр моих конечностей подтверждает, что я на самом деле обездвижена. Накрепко. Немного сместившись, всматриваюсь в спокойное лицо Милера, пытаясь разглядеть, не потревожила ли его. Нет, и вязкий запах виски объясняет, почему. Морщу нос и задерживаю дыхание, выкарабкиваясь из его рук, пока он со стоном не перекатывается на спину. Смотрю на часы и вижу, что сейчас еще только семь, потом быстро одеваюсь и спешу к двери. Не буду даже пытаться приготовить ему кофе, тот, который он любит. Прямо за углом есть кофейня «Costa Coffee». Они сделают его за меня.

Взяв со стола ключи Миллера, уже на автомате иду к лестнице, надеюсь, что смогу вернуться прежде, чем он проснется, и подать ему кофе в постель, а еще аспирин. Эхо отражается от бетонных стен лестничной клетки, когда я бегу вниз по ступенькам, в голову врывается образ маленького потерянного мальчика, возвращая меня в подавленное состояние. Неважно, насколько сильно я пытаюсь запрятать их подальше, воспоминание о лице Миллера на той фотографии слишком яркое. Но мысль о моей способности восполнить упущенные объятия — упущенные «мое» — наполняет меня целью.