Одна среди людей

Помню, ушла от ведуньи с тяжелым сердцем. Получалось, что для Джона я не смогу сделать и эту малость – подарить наследника.

Джон не разговаривал со мной уже неделю – вечно пропадал на фабрике, где дела теперь шли не так радостно, даже с поддержкой Ивана. Да, мы виделись в спальне, совершая ритуальный акт зачатия, но молчали. Будто и Джон знал, что все впустую, но по инерции или из страха не мог остановиться. Спасти Джона – такой стала цель моей жизни на тот короткий период. К ведунье не пойдет, медицина бессильна, так может, сделать то, чего хочет Иван? Джон будет счастлив возможной беременности, и это то немногое, что я способна ему подарить.

Однако Иван стал реже появляться у нас дома, и если приходил, то они с Джоном закрывались в кабинете. Я же коротала время как могла… Как подобраться к Ивану? Красив, чертяка… Наверняка хотел, чтобы я первая к нему подошла, чтобы прошла через внутреннее унижение, поборола в себе законы приличия и прибежала, стоя на задних лапках…

Помню, как стала украдкой изучать распорядок дня Ивана, спрашивала о нем у прислуги вскользь, так чтобы это не вызвало подозрений.

«Клим, не сказывали сэр Джон, будет ли сегодня Иван?» или «Ивана не было у нас давно, негоже секретарю так относиться к своим обязанностям».

Клим, наш старший лакей, высокий, худой мужчина лет сорока с окладистой бородой, всегда казался степенным и серьезным, но знал все обо всех, а еще его язык иногда становился длиннее, чем следовало. Говорил он на ломаном французском, но понять я его могла, пара слов на русском, пара на французском, и вот мы уже находили общий язык.

– Вы очень внимательны, госпожа. Иван нынче запил. Сэр Джон, говорят, очень сердится, а мужики с фабрики Ивана уважают. Они все кутили в его имении. Оно, правда, ужасно выглядит, ужасно, ля мэзон терибль, трэ вьей э абандонэ, – Клим возмущенно поцокал языком.

Радость затеплилась в моем сердце, но виду я не подала. Написала записку Ивану с просьбой о встрече в близлежащем лесу сегодня в полночь. Я знала, что Джон будет спать в это время, а еще я уговорила мужа тоже написать послание секретарю, хоть Джон и был так рассержен и зол, что не желал видеть Ивана. Таким образом, я оказалась вне подозрений и передала две записки нашему конюху, сказав, что это записки от сэра Джона и владельца фабрики и вручить их нужно лично в руки. Да, негоже замужней женщине отправлять послания холостяку, но счастье Джона было в моих руках. Я не имела права его подвести и была обязана подарить наследника любой ценой.

Осталось ли во мне чувство влюбленности, загоревшееся при первом взгляде на Ивана? Мучительно ожидая наступления ночи, я только и думала о своих чувствах – чувстве долга, любви, страсти… Что влекло меня к Ивану? Только ли жажда спасти Джона, только ли животное желание получить наслаждение?.. Я терялась в догадках – так сложно понимать и говорить о своих чувствах, но легко понимать желания. И желала я тогда только одного – встречи с Иваном.

Наш с Джоном сакральный акт зачатия завершился быстрее обычного. Я давно не получала удовольствия на супружеском ложе, а в тот день все закончилось так скоро, что разочаровало еще сильнее. Мы помолились, задули свечу и легли. Джон подавленно молчал, и молчание это тяжелым грузом передалось мне. Я не могла вымолвить и слова. Темнота окутала комнату, и через некоторое время я услышала мерное сопение.

Полночь была близко. Большая желтая луна освещала дорогу до леса. Я скользила тенью по нашему тихому саду, по огородам за пределами дачи, по полю, что вело прямиком к высоким соснам. На небе россыпью сияли звезды, и ветер был таким теплым и свежим, что я почти не ощущала холода, что бил меня нервной дрожью. Ах, хоть бы никто не увидел, хоть бы Джон ничего не узнал! Я рисковала если не жизнью и честным именем, то счастьем Джона, что стало мне дорого, как может быть дорого счастье ребенка для матери. Идя по полю, я фантазировала, что милый Джон спит ангельским сном… Но может, и тяжелым, неспокойным, и снятся ему будущие дети, а вовсе не деньги, что приносила фабрика, не пустое семейное имение с одинокой матерью, что строчила ему письма… Я бежала на встречу к Ивану, а думала лишь о Джоне, о том, как он будет рад, когда я сообщу о беременности.

Но вот я на краю леса. Малейший шорох обращал на себя внимание, и я напрягалась струной, вслушиваясь в ночь. Ветви шумели, ухала сова. Пальцы не слушались, теребя шаль, что я успела накинуть в последний момент. Миг неизвестности овладел мною. Эй, Иван, где же ты? Ты получил мою записку? Прочел? Забилось твое сердце в ожидании заветной ночи? Что медлил ты тогда? Отчего не пришел раньше меня? Я всматривалась во тьму, жалея, что не имею остроты зрения как у кошки, что не столь быстра и проворна как ящерица, что могла бы проскользнуть незаметной по всем камням и травам и заползти к Ивану сквозь щелку под дверью, а затем превратиться в стройную красавицу иностранку. Ожидание душило меня. Я задыхалась – то ли от страха, что мой план беременности сорвется, то ли за то, что все откроется очень некстати.