Одна тень на двоих

Не приедет сегодня, и завтра не приедет, и, может быть, вообще не приедет. Раньше он тоже думал об этом, и ему становилось тошно, но раньше в этом был виноват Петрысик — с его салом, брутальной внешностью и слезливым пением, — а теперь Данилов был виноват сам. Один.

Он думал и курил, курил и думал, а потом курить уже стало невмоготу.

Хорошо бы, если б можно было так же — раз, и перестать думать и вытряхнуть все старые тревожные мысли, как он вытряхнул переполненную пепельницу.

Марта врала ему, и он не хочет ее видеть. Все так. Все так.

На широком пледе, покрывающем диван, были светлые и темные квадраты.

Темных было сто тридцать три, а светлых сто тридцать четыре. Он подсчитал.

Может, он все-таки свихнулся?

Телефон не звонил, потому что Данилов разбил его об стену, а новый не купил, хотя и собирался. Ребенок уже есть.

Он сидит внутри у Марты, скрюченный, маленький, Данилову казалось почему-то, что он непременно похож на мышонка. Голого страшного мышонка со сморщенным мышиным животом и лысым мягким черепом. Наверное, у него мягкие уши и крохотные, только прорисовавшиеся пальчики.

Марта не собиралась рассказывать ему о мышонке, как будто заранее знала, что он его не захочет.

Все так. Все так.

Он был абсолютно свободен, так же, как сегодня утром, когда еще ничего не знал. Он освободил себя, когда сказал Марте, что не хочет ее видеть. Она гордая, и храбрая, и очень решительная, и просить ни о чем не станет. И навязывать ему мышонка тоже не станет, это уж точно. Можно жить дальше так, как он жил до этого, но от одной мысли о том, что он будет жить, как жил, Данилова тянуло немедленно удавиться.

Марта так говорила. Она раскладывала перед собой многочисленные справочники, включала компьютер, смотрела с тоской и спрашивала Данилова: «Нешто удавиться?»

Выпить бы водки, но всю водку он выпил, когда нашел на своей постели окровавленную рубаху.

Когда зазвонил мобильный телефон, он так обрадовался, что не сразу ответил. Нужно было сначала несколько секунд подышать.

Конечно, это была не Марта.

— Андрюшик, — позвала Знаменская интимным басом, — как вы там, мой мальчик? Что-то давненько я не руководила строительством моего дома. Сегодня в Думе я купила прелестный журнальчик. Называется «Ваш балкон». Вы знаете, оказывается, на балконе вовсе не обязательно сушить фиолетовые одесские подштанники, а можно устроить прелестный дортуар!

— Что устроить? — переспросил Данилов, продираясь к ее басу сквозь ломоту в голове.

— Андрюшик, что с вами?

— Мне плохо, — неожиданно для себя сказал Данилов, — я… болен.

— Ни черта вы не больны! — вдруг резко сказала Знаменская. — Это вы мамочку, что ли, наслушались вашу? Она все скулила, что вы больны! Что за бред! Молодой мужик, какие, на х…, болезни!

— У меня проблемы, — пояснил Данилов. Ему показалось, что рык Знаменской как-то утихомирил его голову. — Серьезные.

— Вы напились? — осведомилась Знаменская.

— Нет, — ответил Данилов.

— С ума сойти, — удивилась Знаменская. — Сейчас я приеду, и вы напьетесь. Диктуйте адрес.

И она в самом деле приехала.

Данилов ни одной минуты не сомневался в том, что академик Знаменская и не подумает тащиться к нему в Последний переулок со своей академической дачи то ли в Усове, то ли в Моженке. Когда позвонили в дверь, он был уверен, что явился Иван Иваныч с какими-нибудь счетами.

— Здрасьте, — пропыхтела Знаменская, вламываясь в дверь. Шапка съехала ей на глаза, она нетерпеливо задрала ее, как папаху. — Вы не могли бы взять мои сумочки, Андрюшик? Я как-никак девушка на выданье, а вы известный джентльмен.

Данилов перехватил пудовые сумки, стараясь не таращиться на нее.

Что она выдумала? Решила проявить нежную заботу? Излечить его раненую душу? Стать ему родной матерью, как Карлсон предлагал Малышу?

Между прочим, Малыш мечтал иметь собаку, и маленький Данилов тоже мечтал иметь собаку и долго не мог понять, чем же Карлсон лучше собаки.

— Вы надолго, Ариадна Филипповна? — спросил Данилов сухо.

— Тянет ответить, что навсегда, — сказала Знаменская, швыряя свою папаху на вешалку.

Папаха ударилась о крючок и непостижимым образом осталась висеть.

Данилов со Знаменской некоторое время смотрели на нее с удивлением, ждали, когда она упадет. Она не упала, и они уставились друг на друга.

— Я приволокла вам ананас, — сообщила Знаменская и, не обращая на Данилова внимания, двинулась в глубь квартиры. — Ничего, — проговорила она оттуда, — все ничего, миленько. Живенько. Здесь вы работаете, да? А здесь спите. Здесь едите и сидите. Все ясно, — заключила она, как будто поставила диагноз.

Данилов ходил за ней «с сумочками» и чувствовал себя идиотом.

— Да, и водку! — спохватилась Знаменская. — Ее нужно в холодильник. Или теплую хотите?

— Никакую не хочу, — мрачно заявил Данилов.

— Напрасно, — пробасила Знаменская, — теплая водка, какая вкуснота!

Оттеснив Данилова, она ловко ввинтилась в ванную и стала мыть большие красные руки, сильно и равномерно их намыливая.