Одна тень на двоих

— Даже тебе. Тебе тем более. Ты не знаешь, что это такое, когда родители ждут, что ты станешь вторым Сергеем Рахманиновым, а ты не можешь. Не можешь, и все тут.

Примерившись, Марта поцеловала его в губы и заставила замолчать. Левой рукой он обнял ее покрепче и прижал к себе, к кое-как надетому свитеру, к голым ногам, к марлевой нашлепке на груди, и она радостно прижималась.

— Я тебя так сильно люблю, — пожаловалась она, когда он чуть отпустил ее, потому что ему стало больно, — просто ужасно.

— Ничего, — утешил Данилов, — я переживу. Только первую брачную ночь придется отложить.

— Если не на пятнадцать лет, то я согласна.

— Нет, — сказал Данилов, — не на пятнадцать лет. Все у меня как-то не правильно. Марта. Первую брачную ночь приходится откладывать, брюки я сам надеть не могу, и вообще романтики никакой.

— Шут с ней, с романтикой, — решила Марта. Глаза у нее блестели. — Сейчас я натяну на тебя штаны, и мы пойдем есть. Ты сказал мне правду, Данилов?

— Да.

— Ты на самом деле на мне женишься?

— Да.

— Не только затем, чтобы дать ребенку свое честное имя?

— Затем, что я без тебя не могу, — произнес Данилов недовольно, — ты это прекрасно знаешь.

— Мне требуются подтверждения.

— Ты получишь сколько угодно подтверждений, как только я смогу самостоятельно снимать и надевать штаны.

— Ого, — сказала Марта, — что-то у тебя и чувство юмора прорезалось. Это подозрительно.

Она застегнула на нем ремень и осторожно просунула правую руку в рукав свитера. Данилов морщился и пыхтел.

— Спать будешь в нем, — велела Марта, — снять мы его не сможем.

Сигарету ему она тоже зажгла сама.

— Теперь ты сиди и думай, а я буду тебя кормить.

Думать Данилову не хотелось. Раненая рука начинала потихоньку наливаться болью, и он знал, что, когда боль нальется до краев, он не сможет ни сидеть, ни лежать, и поэтому все тянул и тянул эти мгновения, почти без боли и почти без мыслей, и смотрел на Марту, и курил, и ждал еды, хотя есть ему не хотелось, но в ожидании была какая-то домашняя мирная прелесть, свидетельство того, что у него теперь — семья, Марта и малыш, маленький, лысый, мягкий мышонок, сидящий у нее внутри, и он станет любить его так, как ему всю жизнь хотелось, чтобы любили его самого, и никто не сможет ему помешать. Даже его «черный человек».

— А что ты писал в своем блокноте? — вдруг спросила Марта. — По-моему, ведь ничего особенного. Только какие-то фамилии.

— Я перечислял фамилии тех, кто мог быть замешан.

— Ну и что? Разве это так важно, что из-за этого можно убить человека?

— Он не собирался убивать, — сказал Данилов, — он хотел забрать блокнот, а Сашка попался ему под руку.

— Откуда он знал, что блокнот у тебя на работе?

Данилов пожал плечами.

— Не знаю.

— Откуда он вообще знал про блокнот?

— Не знаю.

— Может, у него подзорная труба и он за тобой в нее все время подсматривает?

— Не знаю.

— Да что такое! О чем ни спросишь, ничего не знаешь. Вот твое мясо. Подожди, я тебе сейчас его порежу.

— Спасибо, — сказал Данилов.

— А на дороге? — спросила Марта. — Он вправду хотел нас убить?

— Ну конечно.

— Нас обоих?

Данилов посмотрел на нее. У нее был спокойный, почти безмятежный голос, который насторожил его.

— Я думаю, он не знал, что ты будешь со мной. Вернее, он был совершенно уверен, что я буду один. Он позвонил мне и сказал, что горит дом. Я должен был кинуться его спасать, что я и сделал. Ты оказалась со мной совершенно случайно. Конечно, я поехал бы один. Но ты спасла мне жизнь. Правда.

— Он собирался тебя застрелить?

Данилов опять на нее посмотрел. Она жевала мясо и выглядела заинтересованной.

— Возможно. Или загнать обратно в машину, а потом в карьер. Проделать на «Фольксвагене» такую штуку, что ты проделала на своей «Ниве», невозможно. Он не ожидал, что ты… победишь его.

— То есть сегодня вечером ты должен был погибнуть в неизвестном карьере в лесу, — подвела итог Марта, — тебя могли проискать сколько угодно. Даже если бы нашли, ничего понять было бы нельзя: машина сгорела, тело тоже.

— Поэтому и блокнот ему понадобился так срочно. Он был уверен, что сегодня убьет меня, а в блокноте какая-то запись его беспокоила.

— Надо было тебе писать под копирку. Тогда мы бы сейчас узнали, в чем дело. Жаль, что у тебя нет привычки писать под копирку.

— Марта, — сказал Данилов встревоженный ее тоном, — все обойдется. Я знаю совершенно точно.

— Ничего не обойдется! — крикнула она, и глаза у нее налились слезами. — Нас сегодня чуть не убили! Если бы ты был там один, ты ничего не смог бы с простреленной рукой! Он же… он даже не просто собирается тебя убить, он издевается над тобой, потешается, Данилов! Ему любопытно. Он наблюдает, что ты будешь делать, куда поползешь, в какую щель забьешься, если тебе, например, прострелить руку. Или ногу. А мы даже приблизительно не можем себе представить, кто это!

— Капитан Патрикеев нашел очки.

— Какой капитан Патрикеев? Какие очки?

— Очки мои, а капитан из милиции. В луже Сашкиной крови сверху лежали очки. Мои. Помнишь, мы с тобой покупали?

— Помню, — сказала Марта быстро, — конечно, помню.