Одна тень на двоих

— Эти очки у меня просил Веник, когда приехал в понедельник вечером. Он сказал, что Ася собирает вещи, а он не может ее видеть и что-то в этом роде. Он смотрел хоккей и попросил у меня очки. После этого я их не видел.

— Веник просто дурак, Данилов, — крикнула Марта, — у него нет ни характера, ни мужества, ничего!..

— Но он наврал мне про субботу и про то, что ночевал дома, и так и не сказал, где ночевал на самом деле! Он был у меня на работе и видел мой портфель и блокнот, кажется, тоже видел, потому что я разговаривал с ним и смотрел в этот блокнот. И у него дома голубая краска. Он собирается красить ею ванную. Грозовский сказал, что он готов вернуть мне компьютер. Он ему больше не нужен. Зачем он его брал? Сашка ночью что-то делал с компьютером. Может, это как-то связано с Грозовским?

— Почему? — удивилась Марта. — С тобой ведь никак не связан магазин «Техносила», а там компьютеры, и у тебя на работе компьютеры тоже.

— Потому что у меня паранойя, — злобно ответил Данилов, — я подозреваю всех. Знаменская мне сказала, что оперировала где-то на Пироговке, а вовсе не в Кардиоцентре, и я забыл это проверить. Теперь я сижу и думаю, наврала она мне или не наврала!

Они помолчали.

— Надпись на зеркале в моей ванной была сделана губной помадой. В моем окружении пять женщин — ты, Знаменская, Лида, Таня Катко и Ира Разуваева. Таня и Ира никогда у меня дома не были. Ты ни при чем. Значит, Знаменская и Лида. Знаменская не красит губы. Значит, Лида?

— Это еще менее правдоподобно, чем Веник, — пробормотала Марта. — Лида ударила по голове твоего сотрудника и убила?! Это глупости, Данилов. Если бы ей был нужен твой знаменитый блокнот, она бы вытащила его у тебя из портфеля, когда ты принимал душ после очередной сексуальной партии.

— Тогда получается, что никто ни при чем! — заорал Данилов так, что на полке звякнули бокалы. — Нет человека, который мог бы все это! И самое главное — зачем?! Зачем?! У меня нет состояния, и я не завещал никому скрипку Страдивари! Грозовский узнал от Тани про Кольцова, про дом и про то, что его разгромили. Таня узнала про разгром все из той же записной книжки! Тарасов мог узнать все от Грозовского, но ему-то зачем?! Он в пятницу прилетел с гастролей, а в субботу побежал громить дом?! Кто и когда вытащил у меня ключи? Это вообще непонятно! Моим сотрудникам ключи не нужны, они у них и так есть! Значит, остаются Веник, Марк, Тарасов и Знаменская. Марк мог взять у Тани, она ничего бы не заметила! Знаменская?! Веник?! И все сначала! А янтарь?! Этот чертов янтарь откуда?! Кто его вытащил? Когда?! Кто знал о том, что он в шкатулке?!

На этом месте Данилов вдруг замолчал, как будто ему заткнули рот.

— Ты что? — осторожно спросила Марта. Такого Данилова она никогда не видела. — Тебе больно? Плохо?

— На приеме, — забормотал Данилов, — все говорили, что я не в себе. Марк позвонил и сказал, что я какой-то странный, мать позвонила, Знаменская приехала, чтобы выяснить, что со мной.

— А что с тобой?

— Ничего. — Он вдруг улыбнулся и взялся за лоб, но спохватился — ничего такого, что можно было бы расценить как театральные эффекты, не допускалось. — В том-то и дело, что ничего. Со мной все в порядке. И было все в порядке, но почему-то все решили, что я не в себе.

— Да почему все решили-то?!

— Ты знаешь, — сказал Данилов, — мне кажется, что я понял — почему.

* * *

Спать он не мог, а Марта уснула на удивление быстро — измучилась за этот длинный и трудный день, начавшийся, казалось, много лет назад. Данилов знал, что реакция еще даст о себе знать и будут слезы, плохое настроение, страх, депрессия, но пока она спала, и он был рад, что она отдыхает.

Она спала у него под боком, а он курил и думал — и все о том, что это так странно, что она спит рядом с ним, несмотря даже на то, что «первую брачную ночь» пришлось отложить на неопределенный срок, и странно, что все так хорошо устроилось. Это было непривычно для Данилова, и он все выискивал подвохи и возможные препятствия на пути к безоблачному счастью, но они что-то пока не находились.

Для безоблачного счастья, сказал себе Данилов, нужно только одно: постараться, чтобы завтра меня не убили.

Он закрыл глаза и снова увидел свое личное черно-белое кино — белая дорога в зализах метели, черные елки, белый снег и белый свет фар, темный ствол поперек белой дороги и, как недостающее шумовое оформление, негромкий хлопок выстрела. Моментальная боль, от которой разрывается мозг и вылезают из орбит глаза. Страх. Ночь. Впереди заброшенный карьер — и больше ничего.

У него Марта, а внутри у нее маленький, мягкий, пузатый, скрюченный ребенок. Их с Мартой ребенок. Данилов ни разу не подумал, девочка это или мальчик. Ему было все равно. Он так и думал об этом — ребенок.

Тот человек готов был убить всех троих, и Данилову теперь ничего не остается, как только победить его.

Руку дергало болью, как будто кто-то включал и выключал секундомер — три секунды боли, пять секунд покоя. Потом стало наоборот. Когда секундомер включился и больше не выключался, Данилов встал.