Однажды я станцую для тебя

Он отвел руки от моего лица, но я не поднимала ресницы и только почувствовала, что Элиас отошел от меня. Я подождала еще, чтобы немного успокоиться. Веки дрогнули, и я увидела себя в большом зеркале. Я была не похожа на ту, чье отражение появилось в нем, когда я вошла сюда пару месяцев назад вместе с Кати. Я была бодрее, лучше выглядела, больше не прятала глаза, в них появилась решительность. В зеркале отражался и маленький рай, подаренный мне папой. Стены были отремонтированы, стали белыми и излучали свет, паркетный пол сиял, но не скользил – это угадывалось, так что я могла не опасаться, что упаду. Я подняла голову – балки были выкрашены так же, как их изначально выкрасил папа. Однако мы с Элиасом этот вопрос больше не обсуждали, он все решал сам. Я повернулась к противоположной стене – там были развешаны фотографии. Охваченная волнением, я подошла ближе. После смерти родителей я сняла их и в приступе ярости засунула в шкаф. Теперь на стене висели мои снимки с Кати, сделанные прямо здесь, в зале, или на спектаклях в наши лицейские времена, фотографии с моих просмотров и конкурсов, фото номеров с моим участием, занятий в школе Огюста, с Бертий и Сандро, фото, запечатлевшие открытие танцевальной школы и первые летние курсы в “Бастиде”, когда мои родители еще были живы. Был один снимок папы с мамой – он держит кларнет, а она смотрит на него с восторгом и любовью.

Я повернулась к Элиасу: стоя возле стеклянной стены, он наблюдал за мной. Я молча, едва шевеля губами, спросила его, почему он сделал это. Он как будто огорчился.

– Мне пришлось освободить шкаф, а чтобы ошкурить стены, я вытащил гвозди… Потом я сказал себе, что ты, возможно, захочешь, чтобы фотографии вернулись на свое место…

Он замолчал, увидев, что я бегу к нему, я повисла у него на шее и сжала его крепко-крепко, пыталась смять в объятиях, втянуть его в себя, чтобы мы стали единым целым навсегда. Его способность мгновенно взволновать меня, затронуть за живое, сбивала с толку, казалась мне нереальной.

– Спасибо, ты даже не представляешь себе, что сделал… Ты вернул залу его душу. Теперь здесь все озарилось светом.

Я чуть отодвинулась и прижала ладони к его щекам, мои глаза были полны слез, и мне пришлось взять себя в руки.

– Элиас, есть слова, которые я бы хотела тебе сказать, для них еще не пришло время, они еще слишком сильные, но я клянусь тебе, они живут во мне…

– Не говори ничего… Сохрани их пока для себя… Я не готов их услышать.

На его лице промелькнуло сомнение, он боялся, я боялась тоже… Я поцеловала его, но он быстро прервал наш поцелуй.

– А теперь я оставлю тебя одну.

Он был прав, нельзя все смешивать, я должна закончить начатое.

– Да… так будет лучше. Однажды я станцую для тебя, но не сейчас.

– Нам некуда торопиться, и, как мне кажется, тебе нужно танцевать для себя, а не для кого-то другого, не важно, впрочем, кто это будет…

Как это у него получается, откуда он так хорошо знает меня?

– Спасибо…

Он просиял, отступил на несколько шагов, он был рад за меня, не ждал ничего взамен, а мое счастье дарило ему радость.

– До скорого…

Он исчез, и я осталась лицом к лицу с самой собой. Сейчас я вернусь к танцам, вернусь к своей страстной любви, к своему искусству, не даря его в первое время никому, не стремясь что бы то ни было доказать, разве что себе. Несмотря на нестерпимое желание высвободить тело и эмоции, я сдержалась и приступила к строгому, четкому, методичному и постепенному разогреву. Проделав необходимые упражнения, я через полчаса смогла даже завершить их полным шпагатом. Я любила этот жар, заливающий бедра, подступающая боль была благодатной, доставляла удовольствие, и я мысленно послала безумному профессору свои глубокие извинения.

Да, иногда боль полезна, спасительна. Наконец-то я почувствовала себя живой. Теперь я готова. Не беспокоясь о том, что кого-то потревожу, я включила музыку на большую громкость. Стала перед зеркалом. Втянула воздух до самого донышка легких. Отдалась на волю импровизации, сделала первый шаг и с этой минуты утратила представление о времени, унеслась далеко, очень далеко. Я танцевала и танцевала, позволяя рукам и ногам двигаться широко и с размахом, я делала прыжки, максимально выгибалась, держась руками за станок, даже выполнила несколько маленьких пируэтов, следя за тем, чтобы не перестараться. Я вновь обретала уверенность, вдыхала запах танцевального пола, ласкала его грациозными движениями, надеясь, что они действительно грациозные. Мне дышалось так хорошо, обычная после долгого бездействия одышка не беспокоила меня, я принимала ее не просто терпеливо, но даже с удовольствием. Мое тело жило, источало здоровый пот, это был пот физического усилия, удовольствия, адреналина, который придавал мне бодрости.