Однажды в Африке…

Оливейра сам стал за штурвал и стал круто перекладывать руль. Нос «Лоалы» пошел вправо, но как медленно он шел! Справа был остров Ньюмо, и Комлев видел на карте обозначение глубин. Рядом проходила ровная отмель, и глубины были не более пяти-шести метров, если верить карте. Он заметил, что внутри у него сейчас все сжалось, как бывало в юности, когда надо было выходить в боксерской секции на ринг для тренировочного боя с противником сильнее себя. Комлев уже понимал, что если борт будет разворочен снарядом, лучше оказаться на мелководье, а на глубине судно может опрокинуться из-за большого крена, набрав воды в пробоину.

Все солдаты сейчас стреляли по катерам, и результат уже был заметен, так как один из их вильнул носом в сторону и отстал, пока там заменяли убитого рулевого. Но на том, где было безоткатное орудие, все-таки успели сделать выстрел, а борт полностью отвернуть не удалось. Взрыв прогремел, и осколки взвизгнули над мостиком. Оливейра помчался вниз, чтобы увидеть, что ожидает теперь пароход. Лугья снова стал к штурвалу и продолжал поворачивать смертельно раненое судно в сторону отмели. На первом катере, где стреляли из безоткатного, сделать новый выстрел уже, видимо, было некому. Он вообще потерял ход и бессильно подставлял свой борт пулеметным очередям с медленно тонущего парохода. Но свое черное дело он успел все-таки сделать.

Комлев ринулся к переговорной трубке и крикнул в машину:

— Гасите быстрее топки, чтобы туда не попала вода. Иначе взрыва не избежать!

Но механик Шастри ответил со своим привычным уже отрешенным спокойствием:

— Все это уже делается. Взрыва не будет. Мы сейчас на большой глубине?

— Если сядем на грунт, верхняя палуба может быть над водой.

Крики по пароходу раздавались, но панических не было. Судно успело по инерции дойти до середины отмели. Оливейра сообщил, что взрыв проделал большую дыру в истонченном от времени корпусе и крен на левый борт стал заметнее. Но потом вода разойдется по всему трюму, и судно сядет на грунт всем корпусом. Хотелось на это надеяться.

Оба катера мятежников, слегка накренившись, бессильно качались на пологих озерных волнах, словно большие поплавки. Они уже вышли из строя, но это было слабым утешением.

Оливейра и боцман распоряжались спуском шлюпок. В них не было пробоин, и их должно было хватить на всех.

Симанго и Муйико заканчивали выгребать раскаленный уголь, а заодно и шлак из топок, когда стальной настил кочегарки начал постепенно покрываться забортной водой. Они работали молча, орудуя длинными стальными гребками. Механик Шастри озабоченно заглянул к ним из машинного отделения, посмотрел на пышущую жаром гору на полу, шипевшую от соприкосновения с водой, пошевелил седыми усами и молча исчез в машине. Ее, видимо, стало заливать раньше кочегарки. У старшего кочегара были влажные глаза. Было ли это от смеси угольного дыма и едкого пара или от того, что много лет его жизни уходили теперь в водную глубь.

— Ну вот, мы почистили топки в последний раз, — сказал Симанго, не глядя на младшего напарника. — Вахта наша кончается, и мы можем ее сдавать.

— Кому только? — глухо спросил его Муйико.

— Только водяному духу озера Кигве, — серьезно сказал Симанго, и Муйико не знал, верит ли он в этого духа или нет. Верить в то, чего тебе видеть не дано, может быть, и глупо, но разве в неверии есть какое-то утешение? А ему самому надо сейчас думать о том, как ему жить дальше. Конечно, надо, чтобы они еще благополучно выбрались отсюда. Под днищем судна неведомая озерная глубина. «Лоала» погрузится в нее, и он сразу лишится и работы, и жилья. Что его ждет?

Симанго уже медленно поднимался по слегка наклоненному железному трапу. Муйико последовал за ним с тяжестью в душе.

— Я от кого-то слышал, что тот самый господин Китиги, который еще недавно скрывался у нас в угольной яме, опять будет министром, — сказал Симанго словно в утешение своему младшему напарнику. Бывшему напарнику, ибо теперь они оба были во всем равны и их теперь связывали только общие воспоминания.

— Если тень от дерева не достигает тебя, ты ведь сам пойдешь к ней. Мы напомним ему о себе, и он что-нибудь сделает для нас. Тебе, Муйико, он поможет найти работу.

— Что-нибудь лучше, чем ничего, — хмуро согласился Муйико. — Если воды мало, чтобы искупаться, в ней можно умыть лицо.

Они немного постояли на верхней решетке, глядя на окутанную паром груду гаснущего жара и остывающего шлака. А потом к Симанго на время вернулось его философское настроение, и он задумчиво сказал, будто подвел итог всему, что происходило вокруг:

— Дело не в том, что на земле становится тесно всем, а в том, что сердца людей стали уже.

Потом, когда они оба уже сидели рядом в шлюпке и смотрели в сторону незнакомого берега, который приближался с каждым ударом весел, Симанго сказал, будто продолжал разговор, начатый еще в кочегарке, куда они никогда уже не вернутся: