Однажды в Африке…

Майор ждал его в военной машине, стоявшей рядом с причалом, в ней был его водитель и трое солдат. Он только и сказал, что на некоторых пристанях на пароход, возможно, будут пытаться сесть солдаты, и у всех должны тщательно проверяться документы. Сейчас по стране бродят вооруженные банды, и надо проявлять бдительность.

Комлев поспешно вернулся в свою каюту, но ему было ясно, что его уединению с Нанди пришел конец, так как принадлежать самому себе он никак теперь не может. С ним, например, уже хотел срочно поговорить механик Шастри.

Нанди написала на обороте накладной с бункерной базы на уголь, за неимением другой бумаги, свой адрес и даже успела начертить план той части района, где она жила, выражая этим надежду, что Комлев им постарается воспользоваться. А Комлев, прощаясь с ней, вспомнил, что говорил ему довольно упитанный майор в темных очках.

— Не советую пароходу подходить к пристаням у левого берега Мфолонго. Есть сведения, что он почти весь под контролем мятежников. В общем, желаю успешного плавания.

Он сказал это без всякой уверенности в голосе, так как, видимо, был реалистом и ложных надежд подавать не собирался.

Шли первые сутки рейса. Рулевые были загадочно и даже как-то торжественно молчаливы, второй помощник Нкими был немного суетлив и заметно прятал глаза, а Комлева он уже успел пару раз назвать капитаном. По сути дела, он и был в этом рейсе таковым, но это наименование воспринималось им как-то двусмысленно. «Мое капитанство слишком долгим быть почему-то не может, — подумал он с едкой горечью. — У меня есть уже некоторый опыт по этой части».

А внешне пока все выглядело благополучно. «Лоала» невозмутимо вспенивала колесами воду цвета спитого чая, а леса по берегам уже хорошо знакомой Комлеву реки в своем несменяемом, порой вызывающе зрелищном зеленом наряде как бы стремились убедить его в незыблемости, даже вечности всего сущего, но спокойствия от этого почему-то не прибавлялось. Только что прошли одну из рыбачьих деревушек на левом берегу. Комлев медленно повел биноклем по ряду свайных хижин, похожих на большие курятники. Они, как и прежде, стояли под лохматыми крышами из сухой серой травы на сваях из кривоватых древесных стволов, словно редкая толпа детей на рахитичных ножках, зашедших по щиколотку в воду. И полное безлюдье вокруг. Никто из рыбаков не возился у своих челноков, и сети не сушились на шестах. Какая-то зловещая тишина повисла над левым берегом.

Зато у правого берега час спустя была заметна деловитая возня. С мелководья на пологий берег тащили при помощи сердито фыркающего мотором старого грузовичка темно-серую тушу бегемота, опутанную тросом. Бегемот был, возможно, убит во время стрельбы с того или с этого берега, либо он стал добычей прибрежных жителей, которым теперь не были страшны егеря с их штрафами. Ньоси, стоявший в это время за штурвалом, хмуро отвернулся. Его деревня была дальше по течению, и мясо бегемота в ней всегда считалось запретным.

Только на следующий день их наконец обстреляли с левого берега, и две пули попали в ограждение мостика. Солдаты, которые все время сидели на баке за фальшбортом и дремали, скупо повели ответный огонь и вскоре его прекратили. Видимо, им велели беречь патроны на случай серьезного дела. Комлев счел это разумным. Действительно, что толку зря палить по этой «зеленке» на берегу? Слово это из постсоветского военного жаргона уже успело прижиться в российских газетах, когда Комлев не думал еще ни о какой Африке. Она, эта Африка, была, как известно, далеко, зато Чечня неожиданно оказалась в явно пугающей близости.

После этого обстрела Комлев рекомендовал всем начальникам вахты на мостике, а их было трое, включая и его самого, не надевать фуражки с белым чехлом и вообще отказаться от белой формы одежды по причине военного времени.

Люди сходили на каждой пристани, и почти никто не садился теперь на пароход, чтобы следовать дальше. Когда пристань оказывалась с левого борта, до нее не доходили метров на двести и работали малым ходом назад, чтобы не сносило течением, а рулевые за штурвалом изворачивались, как могли, стараясь удержать судно на месте и в том же положении. Постановка на якорь была исключена, так как можно было стать легкой и неподвижной мишенью для тех, кто мог открыть огонь с враждебного берега. Судно просто давало пару коротких гудков, и за теми, кто сходил на этой пристани, высылали с берега лодки с гребцами.

— Подходить к борту по одной лодке! — кричал в рупор взводный командир, а его солдаты угрожающе клацали затворами и подозрительно оглядывали гребцов. Из подошедшей близко лодки можно ведь было и получить пару гранат прямо на борт.

Быстро высадив всех, кто здесь сходил, сразу же давали «полный» и уходили с облегчением прочь.