Однажды в Африке…

Как понял Комлев, при англичанах все межплеменные распри жестоко пресекались, и в колонии царил вынужденный мир. Можно было безбоязненно ездить по всей стране. Но многие вообще старались не покидать родных мест и мало что знали вокруг. Была даже поговорка: «Что есть в Китури, то есть и в Болонго». А те, которым приходилось совершать дальние переезды или переходы, порой готовы были даже голодать на земле чужого племени, чем есть чужую непривычную пищу. А когда пришла независимость, вновь вспомнили о границах между землями племен, и забираться в чужие края стало опасно. Здесь говорят, что пугают сами заросли, где прячется леопард, даже если его давно никто не видел. И еще: падающее дерево не придавит того, кого здесь нет.

Комлев жил в бывшей каюте капитана Форбса, и ему казалось, что за долгие годы и стены ее, и пол, и потолок пропитались его желаниями, симпатиями или неприязнью. Спал он в ней плохо. Правда, часть ночи он проводил на мостике во время ходовой вахты, поэтому весь его сон был разделен на части и не длился более четырех часов. И сама эта каюта была словно рулевая рубка, только расположенная ниже и без штурвала. И когда он не спал и даже не смотрел в окно, где был виден нос судна, он каждым нервом чувствовал его движение и все, что его нарушало. Так, однажды, сменившись с вахты на рассвете, он прилег и заснул, но не на кровати в небольшой спальне, а на диване рядом с передним окном. И вдруг проснулся и глянул в окно. Он увидел, что правый берег угрожающе приблизился. Так, что были видны упавшие в воду деревья, белый пеликан на одном из них и две длиннохвостые обезьяны, скакавшие по песчаному берегу. Но до того, как Комлев, быстро вскочив, кинулся к двери, пароход уже успел отвернуть влево и оказался почти на середине реки. «Что там у них произошло?» — думал Комлев, уже не в силах заснуть. Он хотел быстро подняться на мостик и узнать, почему судно оказалось так близко у берега, но представил себе Оливейру с уклончиво-виноватым взглядом и непроницаемое, как ритуальная маска, лицо рулевого Ньоси. «Может быть, они отвернули от плывущего бревна или бегемота, переплывающего реку? — строил догадки Комлев. — Или на их пути оказалась лодка с уснувшим рыбаком?» Что там случилось наверху, он так никогда и не узнал.

Нет, ему бы следовало оставаться в своей старпомовской каюте, где жил Палмер. А здесь словно продолжается незримое присутствие капитана Форбса, и вот сейчас он видит сквозь широкое окно, как «Лоала» с удручающей аккуратностью идет по самой середине широкой Мфолонго. Неужели Нкими научился таким безукоризненным приемам судовождения? Нет, здесь, скорее, чувствуется искусство старшего рулевого Мбизи. Комлев настоял, чтобы именно он стоял на руле, когда на вахту выходил Нкими, хотя он явно недолюбливал последнего.

А в каюте капитана Форбса не отдыхаешь и будто все еще находишься на вахте. Даже если в это время лежишь на капитанском диване. Комлев стал вспоминать разговоры с Форбсом, вернее, то, что он успел от него услышать. Когда-нибудь он возьмет и запишет все это, спасая от забвения услышанное. Ведь Форбс — это ушедшая эпоха. А у Комлева теперь среди африканских знакомых два пишущих человека: Мфумо и Нанди. Соревноваться с ними он едва ли сможет, но научиться выражать себя на бумаге ему не повредит. По крайней мере, в училище его сочинения по литературе были одни из лучших. И еще два раза в газете «Водный транспорт» было опубликовано нечто вроде очерков. Правда, потом он к этому делу почему-то охладел.

Как-то Форбс ему рассказывал об английском окружном начальнике, уже весьма пожилом, с которым он дней пять пил виски и вел разговоры, вернее, больше слушал его, как сам Комлев капитана. Начальник этот по фамилии Хьюз направлялся после отпуска на свою «станцию», если перевести это дословно с английского, и находилась она где-то за озером Кигве.