Однажды в Америке

Косой повернул зажигание, нажал ногой на стартер, включил скорость и вывернул на Сауз-стрит. Хотя он выполнил все эти действия в данной последовательности, со стороны это выглядело так, будто он лишь прикоснулся к рулю и машина начала откликаться на его желания словно волшебная лампа Аладдина. Когда Косой садился за руль, «кадиллак» превращался в живое существо. Это была «она», и в случаях экстренной необходимости, когда все решали считанные мгновенья, Косой — начинал клясться ей в любви и тоном сгорающего от желания любовника называл ее Крошкой. Самого Косого мы прозвали «Бестией за баранкой». Он мог выделывать с этой машиной финты, которые даже и не снились голливудским каскадерам. Но и машина стоила такого водителя, потому что «кадиллак» был сделан по специальному заказу. Он был полностью пуленепробиваемым и оснащен двигателем, позволяющим развивать скорость до двухсот километров в час. С негромким урчанием мы быстро мчались в ночи. Большая черная машина подобно хамелеону сливалась с темнотой пустынных улиц. Внезапно мы оказались посреди яркого света и деловито снующих потоков людей.

— О! — глубоко вздохнув, воскликнул Косой. — Шанель номер пять!

Макс подался вперед и, с силой сжав пальцами плечо Косого, сказал:

— Слушай, Косой, сколько раз тебе ведено закрывать окно, когда едешь через рыбный рынок Фултона?

Косой взглянул, как мы дышим через прижатые к лицам носовые платки, и засмеялся:

— Ребята, вы чересчур чувствительны! По мне этот запах просто замечателен. Как от перезревшей красотки, на которой много косметики.

Когда рынок остался позади, мы задышали полной грудью. Пропитанный зловонием речной воздух с Ист-Ривер казался просто благоуханным по сравнению с рыночными «ароматами». Вдалеке показалась тусклая электрическая вывеска с надписью «Турецкие бани Лутки». Косой сбросил скорость, машина точно и мягко въехала под вывеску. Он выключил мотор, и мы вошли в бани.

В манерах Лутки, с улыбкой пожимающего нам руки, странным образом сочетались страх, уважение и радость. Он лично проводил нас в лучшие комнаты. Мы разделись и отправились в парную. Пока мы, возглавляемые Максом, двигались по направлению к парной, звук босых ног, ступающих по каменному полу, и вид обнаженных волосатых тел вызвали во мне забавную мысль: Дарвин был прав. Я мог поспорить, что в нас скрывалось животное куда более дикое, чем гомо сапиенс. Я невольно представил нас свирепыми зверями, пробирающимися через жаркие, дышащие испарениями джунгли. Мускулы Большого Макса плавно двигались в такт движениям его смуглого тела, его кошачьи шаги вымеряли длинный коридор со скоростью тигра-людоеда. Простак следовал на шаг позади. Его ноги и руки двигались в хорошо отлаженном ритме. Мышцы легкой рябью пробегали по могучему телу, густо заросшему черными волосами, мягкая поступь делала его похожим на вышедшую на охоту беспощадную пантеру. Косой чем-то походил на леопарда. Я тихонько хихикнул, подумав, на какую зверюгу похожу сам.

Через качающуюся дверь мы протиснулись в парную с сухим паром. Жар ударил по нашим холодным телам, словно волна раскаленного воздуха, вырвавшаяся из доменной печи. Пол был обжигающе-горячим, и Косой запрыгал с ноги на ногу. Все еще пребывая в состоянии легкого кайфа после опиума, я весело спросил:

— В чем дело, мальчик? Тебе слишком горячо? Давай привыкай. Ты ведь не хочешь, чтобы наш друг Мефистофель смеялся над тобой, когда мы окажемся там, внизу?

— Какой, к черту, Мефистофель? Судя по имени, какой-то грек. Контрабандист, что ли? — спросил Косой. Я засмеялся:

— Черта с два грек. У этого парня рога и вилы, и он ожидает нас там, внизу.

Косой наклонился и, шлепнув себя пониже спины, сказал:

— Если мы с ним когда-нибудь встретимся, я разрешу ему поцеловать меня сюда.

Приглядев себе лежак, Косой доскакал до него на одной ноге, сел и сразу же взвился в роздух, изрыгая проклятия. Макс рассмеялся:

— Давай-давай, привыкай. Помнишь, что говорила Старая Заколка Монс? Что мы все кончим свои дни на очень горячем стуле.

— А чтоб она сдохла, — ответил Косой, прыгая на одной ноге и потирая обожженную задницу.

Появился служитель с прохладными белыми простынями. Он расстелил их на лежаках, и мы с комфортом разлеглись и расслабились. Вскоре пот потек с нас непрерывными струйками. Косой похлопал себя цо ляжке.

— Ребята, вам как больше нравится: остаться чуточку сырыми или хорошенько прожариться?

Простак окинул его изучающим взглядом.

— Ты слишком худой и жесткий, друг Косой.

Макс подошел к висящему на стене термометру и воскликнул:

— Ого! Больше восьмидесяти градусов!

Другие посетители перешептывались и постреливали взглядами в нашу сторону. Видимо, они знали, кто мы такие. За последнее время мы привыкли к подобному проявлению внимания и дружелюбно кивали в ответ. Макс вызвал служителя и заказал холодного пива для всех присутствующих. С разных сторон послышались слова благодарности. Два симпатичных молодых парня, улыбающихся, словно смущенные школьницы, подошли, чтобы сказать спасибо. Один из них прошепелявил: