ОДНАЖДЫ ЖАРКИМ ЛЕТОМ

Труба и сейчас была с ним, и он все время ласкал кнопки, будто хотел, чтобы они ни на минуту не утратили тепло и нежность. Движение было нервным и, видимо, бессознательным. Волосы у Бенни были пепельными, прямыми и длинными, глаза – очень глубоко посаженными. Его длинные сильные руки, как мне показалось, должны были принадлежат мужчине старше, хотя ему не могло быть больше восемнадцати. Как только я его увидела, во мне вдруг что-то дрогнуло. Это было предчувствие.

– О чем мы говорили? – спросила Астрид. – Ах да, о принуждении и запретах. Если бы взрослые не заставляли нас делать одно или не запрещали другое, мы бы доставляли им гораздо меньше волнений.

– И как бы ты себя вела, если бы у тебя была семнадцатилетняя дочь? – поинтересовался Прибен. – Неужели ты ни разу не сказала бы ей: «Прекрати. Я тебе это запрещаю.»?

– Наверняка такое желание бы возникало, – согласилась Астрид, – но я бы не стала ставить вопрос именно так. Я бы попыталась показать ей, объяснить, почему того или другого не следует делать.

– Мы говорили о Водил, – пояснила мне Вибике. – Она две ночи подряд не ночевала дома и сейчас сидит под домашним арестом. Ее запирают, как только она приходит из школы, и выпускают только утром.

– Бодил дура, – заметила я. – То она появляется в школе в бриджах, и ее посылают переодеваться, то прогуливает без конца.

– Бог с ней, – перебила меня Астрид. – Вопрос в принципе. Я хочу знать, почему нельзя делать то или другое. Почему нельзя приходить позже, чем тебя ждут родители?

– Но в этом нет никакой тайны, – заметил Прибен. – Если тебе говорят придти в час, а ты появляешься в половине второго, то не надо, наверное, объяснять, что ты нарушила обещание. Получаешь по шее, и знаешь, за что.

– А разве ты никогда…

– Конечно-конечно, но с девушками все совсем по-другому.

– Ха-ха, – заметила Вибике, – парням всегда позволяется больше только потому, что они носят брюки.

– Все это вопрос доверия, – заявила Астрид. – Доверие и взаимопонимание между поколениями больше не существуют. Я лучше проглочу язык, чем расскажу что-то родителям.

– Так было всегда, во все времена, – возразил Прибен. – Двадцать-тридцать лет назад с нашими родителями и два века назад с их предками.

– О, господи! – воскликнула Вибике. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет, это очень важно, – вдруг заявил Бенни, вставая.

«Боже, какой он худющий,» – заметила я.

– Мы уверены, что мы такие умные, такие сообразительные. И еще мы считаем, что молодость искупает и извиняет все. Но это не так. Есть еще вопрос ответственности. А ответственность трудная штука, и почувствуй вы ее на своих плечах, как я, вы бы согнулись до земли. Мы вступили в новую эпоху, которую ни с чем нельзя сравнить, – это атомный век. И можете вы со всем этим справиться? Наука, общество пережили революцию, а общественное сознание никак не хочет этого не замечать. Может, мы делаем сейчас что-то, о чем через пятьдесят лет будут говорить: «Они совершили ошибку, а мы за нее расплачиваемся.» Или наоборот: «С них началась новая раса людей – они превратили Землю в рай.» А вы говорите о каких-то глупостях – кто во сколько пришел домой в субботу. От смеха можно сдохнуть. Отодвиньте горизонт! Все эти разговоры для детской о непонимании отцов и сыновей вышли из моды и устарели. Перед лицом атомной бомбы не имеет никакого значения, найдет Астрид общий язык с матерью или нет. Если мы сможем контролировать бомбу, то сумеем и все остальное. У нас есть шанс стать счастливыми, но есть и другой – гораздо более вероятный – превратиться в радиоактивные скелеты. В наших руках будущая жизнь. Жить или умереть? Вот вопрос. Быть или не быть! И я хочу жить. Быть! Боже мой, я хочу играть на трубе и познать счастье! Но я должен для этого потрудиться и потому буду бороться со всей дрянью.

Он снова сел. Его маленький монолог заставил меня затаить дыхание. Может, он говорил слишком резко, но в его словах был огонь – настоящий огонь! Все молчали. Никто не рискнул ни возразить, ни поддержать его.

– Ну и речуга, – протянул, наконец, Прибен.

– Ерунда, – смутился Бенни. – Ты послушай меня в среду на школьном совете. Это будет речь для передовицы газет.

– Сыграй нам, – попросила Вибике. – Продолжи монолог – поиграй на трубе.

– Нет. Я не в настроении, – отказал он мрачно.

Астрид начала рассказывать Вибике что-то о новом ночном креме, после которого кожа становилась похожей на персик. Я почти не раскрывала рта весь вечер.

Потом Бенни пошел проводить меня домой. Он нес трубу под мышкой, и она казалась частью его тела. Дождь перестал, но было довольно свежо, ветрено, и первые осенние листья слетали к нашим ногам. Вдруг на углу он остановился.

– Подожди. Я, кажется, поймал, – сказал он, а потом приставил трубу к губам и заиграл.