С минуту они просто молчали. Флори сидела, опустив голову, Дес задумчиво барабанил пальцами по рулю.
– Кажется, решимости в нас поубавилось, – констатировал Дес. – Может, разговор с Дартом натолкнет на нужные мысли?
Это прозвучало так, будто Дарт прятался в машине и ждал подходящего момента, чтобы появиться с громким возгласом: «Сюрприз!» Флори обернулась, но, конечно, никого не обнаружила. Отвечая на ее немой вопрос, Дес вытащил из внутреннего кармана жилета нефритовый диск – жетон горъюста, символ справедливости, которой они служили.
– Откуда ты…
– Одолжил, – перебил он с самодовольной улыбкой. – Должна же быть от них хоть какая-то польза?
Прежняя Флори нахмурилась бы и заявила, что красть и обманывать нехорошо, а уж соваться с чужими жетонами в тюрьму – и вовсе недопустимо. Сейчас же она испытывала прилив сил и желание действовать. Дарт мог рассказать важные детали: о том, как прошел его визит в Корень-дом, об убитых лютенах, о своих подозрениях, которые позволили ему обвинить Паучиху на последнем совете…
Воющий домишко располагался неподалеку от домографной конторы, и у Флори не было времени, чтобы подумать, насколько хороша их затея. Безлюдь входил в состав охранной системы города – с тех самых пор, когда преступность в Пьер-э-Метале резко возросла и властям пришлось искать дополнительное место для камер. Последние годы Воющий домишко служил тюрьмой для лютенов. «В этом есть особый смысл, – сказал ей Рин, когда они ехали в суд, – заключить лютенов, уклоняющихся от службы, в другом безлюде. Это напоминает им, что
Но больше всего Флориану пугало количество осужденных лютенов: сколько же их в камерах, строптивых, несогласных и жаждущих свободы, – тех, кто отрекся от службы и стал предателем? Их заманивали в безлюди, связывали строжайшим Протоколом, а в случае непослушания запирали в тюрьмах или казнили. Их некому было защитить, потому что все лютены одиноки: сироты, вдовы, старики, бездомные, отчаявшиеся и сломленные – человеческие безлюди. За них не боролись, они служили расходным материалом, потому что город всегда мог дать еще. Лютены «ковались» в детских приютах, в лечебницах, где теряли близких; в трущобах, жители которых гибли от недостатка еды или избытка выпивки; в пожарах, уничтожавших дома и семьи; на фабриках, чьи опасные станки помимо продукции производили калек и мертвецов…
При виде мрачной громадины дома, похожего на кусок отколовшейся горы, она испытала не страх, а твердую решимость, словно бы пришла бороться не только за Дарта, но и за сестру, и за саму себя.
Дес остановил колымагу в отдалении от ворот, и Флори спросила, можно ли ей пойти одной. Он замер в растерянности, его брови причудливо поползли вверх, точно измеряли уровень удивления.
– Мне бы хотелось извиниться и… вообще… – попыталась объяснить она и сразу умолкла, не желая продолжать вранье, прикрывающее настоящие мотивы.
Десмонд бросил на нее подозрительный взгляд и, смирившись, протянул жетон.
– Будь осторожна.
Когда она оказалась перед тяжелыми воротами с остроконечными пиками наверху, смелости в ней поубавилось. Переборов смятение, она постучала дверным молотком – массивным кольцом в пасти волка. По ту сторону ворот громыхнул засов, и открылось небольшое окошко, откуда выглянуло рыхлое лицо.
– Кто? – пробасил тюремщик.
– Горъюст по делу Даэртона из Голодного дома, – ответила Флори. В горле пересохло и запершило. Она едва сдержалась, чтобы не закашляться.
– Нас не предупреждали.
– Я вас предупредила только что.
Она ткнула жетон ему в лицо и подумала, что повела себя слишком дерзко, однако это сработало. Очевидно, люди, имевшие дело с законом и преступниками, не отличались мягкотелостью.
На воротах загрохотал другой засов, и Флори пропустили внутрь. Тюремщик провел ее к дверям здания, сверился с какими-то записями и сказал следовать за ним.
Воющий домишко изнутри напоминал крепость: каменные стены без окон, высокие потолки и ров посередине. По периметру дежурили люди с ружьями. Внизу держали заключенных, а стражники наблюдали за ними с верхнего этажа. Следуя за провожатым, Флори спустилась по лестнице в промозглый подвал, но самым жутким и неприятным здесь оказался неумолкающий вой.