Одноклассники бывшими не бывают

На меня все еще давило то, что я притворяюсь не собой, а какой-то другой, более успешной Ритой, которая не плывет по течению, зарабатывая тем, что худо-бедно удается и обрабатывая свои принципы напильником, чтобы они вписались в реальную жизнь, а сама выбирает, чем заниматься и какие убеждения исповедовать.

Правда, где теперь проходит граница, я уже не понимала.

Я ведь и правда продаю свои украшения по ценам в десять раз выше прежних!

Разобрали даже старые коллекции.

У меня в постели каждую ночь роскошный мужчина с идеальным телом, умелыми пальцами и горячими губами. Который все еще мне не надоел вопреки всему, что я проповедовала на встрече одноклассников.

И он не пугается меня без косметики, каблуков и кружевного белья. Только восхищается длинными ногами — наблюдая их и без подчеркнуто коротких юбок.

Получается, моя реальность подтянулась к уровню: «Как я, только лучше» и та Рита-звезда, в которую я на юбилее школы только играла, незаметно стала мной.

Или я — ею.

Вроде как и признаваться уже не в чем.

Разве что в том, как это все странно и непривычно.

— Где ты материалы заказываешь? — нахмурившись, Илья склонился над рабочим столом, рассматривая мою мельхиоровую проволоку и фурнитуру из хирургической стали. — Мне кажется, если перейти на золото, смотреться будет лучше. И я на выставке видел каталог бусин из муранского стекла, не хочешь на пробу заказать?

— Илья…

— Что?

Что? Не могу же я ему сказать — не лезь? Он же прав, но я за ним не успеваю! Мне надо сначала привыкнуть, что занятие, которое я нашла случайно, просто чтобы не умереть с голоду, пока не могу работать головой, внезапно оказалось таким удачным.

Как будто эти бусины и подвески ждали меня всю жизнь.

Конечно, мне хотелось экспериментировать с золотом, играя с оттенками от белого до красного. Хотелось купить инструменты для чернения и попробовать делать формы самой. Хотелось рассчитывать на качественное стекло, а не покупать что получится в индийских магазинчиках, может быть, даже научиться выдувать бусины…

Но было страшно!

— Это дорого, — я нашла более понятный аргумент, чтобы в этом не признаваться.

— Мы это уже обсуждали. Я как минимум имею право вложить в тебя столько же денег, сколько сэкономил твоей Наталье, — Соболев заметил, что я скривилась и исправился, как умел: — Ну, может, побольше. Все-таки мы с тобой спим.

— И как это называть? — возмутилась я.

— Поддержка малого бизнеса, — ухмыльнулся он как обычно нагло.

По выходным его почти никогда не бывало — приуроченные к выпускным концерты и вечеринки шли сплошной чередой и, бывало, он оставался ночевать прямо на том самом диване в своем кабинете. Зато по понедельникам мы проводили вместе целый день и даже выходили гулять в парк с Писклей за пазухой. Она удивленно таращилась постепенно зеленеющими глазами на окружающий мир и на время даже забывала пищать.

Вообще с каждым днем она вопила все громче, и я с некоторым ужасом думала, что если она так и вырастет певицей, покоя мне в доме не будет. Особенно, если не успею стерилизовать до первой течки.

Вес она тоже набирала бодро, хотя и медленнее, чем громкость. Сначала мы взвешивали малышку на моих ювелирных весах, потом перешли на кухонные, а потом забили. И так было понятно, что маленькая наглая тварь получает достаточно энергии, раз научилась лазить по занавескам и отважно спрыгивать со шкафа, куда ее как-то раз посадил Илья, чтобы дать нам потискаться без маленького любопытного носа.

Кстати, выселять ее с этой целью за дверь тоже было чревато роскошными концертами и процарапыванием глубоких полос в дереве. На нежности нам оставалось только утро, когда Пискля спала или была слишком ленива, чтобы активно участвовать и только наблюдала одним глазом.

Но потом обязательно приходила к нам и увлеченно карабкалась по Илье, пока он гладил ее по солнечной шерстке. В вечернем свете, рыже-золотистом как сама кошка, они с Соболевым казались одной масти. Разве что глазищи у нее были зеленые, а у него серо-голубые, но и те, и другие смотрели нагло и с ощущением своей полной правоты.

Она втыкала крохотные коготки в голую кожу на его загорелой груди, а он даже не морщился, только смеялся и позволял ей грызть его руку и пинать задними лапами, обнимая передними.

Было уже начало июля, выпускная страда заканчивалась, и напряженные морщины на его лбу разглаживались — я помогала им пальцами, а Илья жмурился, подавался к моей руке характерным, подсмотренным у Пискли движением и мурлыкал.

Кошка, посмотрев на это дело, тоже потерлась мордой о его руку — гладь!

И заурчала, пристроившись под широкой ладонью.

Момент был слишком прекрасен, его обязательно должно было что-нибудь испортить.

— Я тебя люблю… — сказал Илья, приоткрывая один глаз, чтобы посмотреть на мою реакцию.

Я замерла.

Осторожно убрала руку.

Открыла рот…

— Нет, не надо говорить «я тоже», — попросил он, кладя пальцы на мои губы. — Не хочу так.

Медленно выдохнула, поцеловала его пальцы и убрала их.

— Я тебя люблю, — сказала я. — Не «тоже». Просто люблю.

Это должен был быть момент самого безоблачного и светлого счастья, но…