Читаем Одновременно: жизнь полностью

Вышел я на воздух на улицу из дома, где прожила свои последние дни великая поэтесса, перевёл дух, и меня отвезли в совсем другой дом. Неподалеку – город-то небольшой. Отвезли меня в дом, где родился и прожил свои первые двадцать счастливых лет жизни русский живописец Иван Иванович Шишкин. Думаю, нет у нас более известного и любимого всеми живописца. И даже человек, который никогда не интересовался живописью, которому кажется, что художество – это безделье и мазня, который ни разу в жизни сам ничего не накалякал, даже в детстве карандашиком… Всякий знает и любит хотя бы одну его картину, благодаря конфетам с косолапыми мишками на фантике. Как же хорош дом, в котором художник родился, вырос и прожил годы юности! Дом богатый, купеческий, высокий. И стоит-то он высоко, над поймой, над рукотворным прудом, и видна из него река Кама. Далёко видно из этого дома. Дом не аристократический, купеческий. Комнаты в нём не огромные – большие. Светло в комнатах и приятно. Белые печи, высокие потолки. Сохранилось много предметов мебели, убранства, картин. Есть и дверные ручки, которые помнят своих исконных хозяев. Столовая-трапезная с окнами не на широкий простор, а во двор, уютная и какая-то очень приятная. Видно, умели тут и приготовить, и поесть. Музыкальные инструменты: клавикорд и несколько фортепиано… Сохранились книги. Да и экскурсовод, которая встретила нас, всё время похохатывала, посмеивалась, рассказывая про тех, из-за кого этот дом стал музеем. И хоть было слышно, что говорит она как по накатанной, и по нескольку раз на дню она произносит свои речи, посмеивалась она и похохатывала чему-то своему… Хороший дом! И вот стоят в городе Елабуга два совершенно разных музея и дома, а между ними протекает жизнь, которую с наскока за пару часов ни разглядеть, ни почувствовать, ни услышать невозможно. Так что уезжал я из Елабуги не с пониманием, а с впечатлением, которое словами не проговорить.

А через час после купеческой, низкорослой и старинной Елабуги въехали мы в город Набережные Челны, не купеческий и не старинный. Таких необъяснимо широких улиц я не знаю ни в одном городе. Это даже не улицы и не проспекты, это какие-то пространства между одинаковыми девятиэтажными домами. Понятное дело, что когда, не так уж давно, строили этот город, никто землю не берёг и не экономил. Наверное, на макете и плане архитекторов всё выглядело красиво и лихо. Но в итоге получилось так, как получилось.

Девятиэтажки в Набережных Челнах в основном такие же, в какой я жил много лет в городе Кемерово. Такие, которые с одной стороны с балконами, а с другой – с лоджиями. Только в Кемерово такие девятиэтажки ставили лоджиями во двор, а балконами на улицу, а в Набережных Челнах сделали наоборот. Люди, разумеется, все эти лоджии застеклили и закрыли рамами. Застеклили кто во что горазд и каждый по-своему, так что от стройности макета и проекта не осталось ничего. Печально народное творчество в области стекления лоджий и балконов, удручает оно своим диким разнообразием. Город очень длинный, больше двадцати километров. И понять, находишься ты в центре или на окраине, приезжему человеку не удастся ни за что. Дороги ужасные, они таковы, что кажутся испытательным полигоном для выпускаемых в городе «КамАЗов». Да к тому же приехал я вечером и в такое время года, когда при всей благожелательности город невозможно увидеть с лучшей стороны и признать хотя бы местами красивым. Возможно, в разгар лета, когда деревья будут зелены, а дороги не будут похожи на череду малых и больших водоёмов, и не будет гор тёмного, талого снега по обочинам, Набережные Челны можно будет увидеть такими, как их задумывали построившие город люди, которые, уверен, не желали зла тем, кто теперь здесь живёт.

Встречал в Набережных Челнах и очень ждал меня мой бывший сослуживец Фанис. Немного нашлось в мире тех, с кем мне когда-то довелось служить. Я встречал людей, с кем мы едва пересекались за три года, с кем служили недалеко друг от друга, но ни разу друг друга не видели, с кем скорее всего встречались, но друг друга по службе не помним. Таких же, с кем я служил бок о бок, долго, да ещё имел приятельские отношения, к кому была симпатия и осталось тепло, я встретил только троих. Это грузин Джемал Беридзе, который волею судеб живёт теперь в Хабаровске и в Грузию не вернулся, это Артур, который живёт в Уфе, и Фанис. Два татарина и грузин.

Фанис, надо отдать ему должное, приложил много усилий, чтобы мы повстречались и у нас появилась какая-то ниточка отношений. Он лет пять тому назад не поленился и приехал в Уфу, когда я был там на гастролях, проделал длинный путь, не будучи уверен, что я его узнаю и буду ему рад. Он очень волновался в нашу первую встречу, ему явно было непросто прийти ко мне за кулисы: а вдруг бы я сделал удивлённое лицо или вовсе отказался разговаривать?.. Потом он не раз приезжал, с подарками и гостинцами, и в Уфу, и в Казань, когда я там был со спектаклями.

Перейти на страницу:

Все книги серии Гришковец Евгений. Современная проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Север и Юг
Север и Юг

Выросшая в зажиточной семье Маргарет вела комфортную жизнь привилегированного класса. Но когда ее отец перевез семью на север, ей пришлось приспосабливаться к жизни в Милтоне — городе, переживающем промышленную революцию.Маргарет ненавидит новых «хозяев жизни», а владелец хлопковой фабрики Джон Торнтон становится для нее настоящим олицетворением зла. Маргарет дает понять этому «вульгарному выскочке», что ему лучше держаться от нее на расстоянии. Джона же неудержимо влечет к Маргарет, да и она со временем чувствует все возрастающую симпатию к нему…Роман официально в России никогда не переводился и не издавался. Этот перевод выполнен переводчиком Валентиной Григорьевой, редакторами Helmi Saari (Елена Первушина) и mieleом и представлен на сайте A'propos… (http://www.apropospage.ru/).

Софья Валерьевна Ролдугина , Элизабет Гаскелл

Драматургия / Проза / Классическая проза / Славянское фэнтези / Зарубежная драматургия