Одолень-трава

В музее, когда они разошлись в разные стороны и Дементий издали взглядывал на Машу, откровенно любуясь ею, он мог заниматься этим сколько его душе угодно. Сейчас — другое дело. Вообще-то он бы и сейчас не прочь посидеть да поглядеть на Машу, но сидели они близко, лицо в лицо, и как же это можно, облокотившись на стол и подперев подбородок ладонями, предаваться молчаливому созерцанию? Хорошо ли, по-мужски ли это будет? Надо думать, в глазах Маши он и так стоит не очень высоко, нельзя падать еще ниже. От кого-то из друзей еще там, на стройке ГЭС, он слышал, что современные женщины не любят робких, чувствительных воздыхателей, им подавай мужественный железобетон…

Мужской голос сменился женским. Певица какое-то время тоже речитативно наговаривала под музыку слова, потом — будто кто ее в мягкое место шилом кольнул — высоко, тонко заверещала; и уже дальше слышался только один истошный крик. Возможно, в нем и был какой-то смысл, но, однако, почему раньше пели, а мы — кричим?.

— Ты сказала: другие времена — другие песни, — вспомнил он слова Маши. — А еще и так говорят: в наш космический век слушать тягучую песню о том, как в степи глухой замерзал ямщик или как молодая пряха у окна сидит — да кому же это интересно?! У нашего времени — другие ритмы.

— А разве не так? — осторожно, должно быть, пытаясь понять, куда клонит Дементий, спросила Маша.

— Но неужто все дело в этих самых ритмах?! Кто и где сказал, что искусство — а значит и музыка в том числе — находится в прямой и рабской зависимости от ритма времени? От времени — да. Но зачем мы сделали какого-то идола из одного лишь убыстрившегося хода жизни и все, даже живопись и театр, подлаживаем под него? Неужто суть времени больше всего выражается в том, шагом мы идем или бежим, аж язык на плечо, — значит ли это что нынешний человек уж очень дальняя родня вчерашнему? Да ничего подобного! Я видел у людей слезы на глазах, когда они слушали и ту же «Степь», и ту же «Пряху». Выходит, ничуть они не устарели.

— Их и по радио время от времени передают.

— Спасибо, Маша, как раз это я и хотел сказать: прекрасные русские песни мы можем слышать только по радио или со сцены. Кто-то поет, а мы слушаем. Но сами-то, сами почему не поем?

— Наверное, потому что… — начала Маша и запнулась.

Дементий хотел говорить тихо, спокойно, а получалось опять строго и сердито. И опять так выходило, что сердитость эта обрушивалась не на кого-нибудь, а на Машу.

— Потому, наверное, что времени так много ушло, что стало уже подзабываться, — договорила Маша.

— Это не ответ, — отрезал Дементий, и опять у него получилось излишне строго и сурово, будто он преподаватель, а Маша студент, сдающий ему экзамен. — Песни живут столетия. И, скажем, в Прибалтике они почему-то не подзабылись. Там и по сей день поются старые песни не только на сценах. В Эстонии вон хор в тыщу голосов, а в России, хоть она вроде бы и не меньше Эстонии, такого хора почему-то нет…

«Вот так, не подымая голоса, и разговаривай. Не заводись».

— То, что мы с тобой смотрели, называется, как знаешь, прикладным искусством. То есть русский человек всю эту красоту старался прикладывать к своей нелегкой жизни, к своему повседневному быту. Праздничные хороводы, песни на гуляньях, на свадьбах тоже ведь, наверное, можно отнести к крестьянскому быту.

— Конечно, — подтвердила Маша.

— А в тридцатые годы, как известно, был брошен громкий, на всю страну, клич: долой старый быт! Понять это можно: рядом с красотой в крестьянском обиходе еще держались, бытовали всевозможные суеверия, сильно было влияние религии. Так что было чему сказать «долой!». Однако сказано было всему, и песням в том числе. Сохранившиеся в веках народные песни и танцы были осмеяны, сочтены ненужным старьем и заменены — кем? чем? — правильно: частушкой. Как тут не подзабыть.

— А ты не сгущаешь?

— Если бы!

— Грустновато.

— Главная-то грусть, может, даже и не в этом. Если до войны мы пели хоть и не старые, а новые, но все же свои, русские, советские песни, сейчас-то чьи поем?.. Вон, слышишь, как она вопит? А перед тем как сюда зайти, два юнца с «магом» через плечо нам навстречу попались; что из этого «мага» неслось — «Россия-Родина, страна прекрасная…»? Держи карман… Ну вот, пока мы с тобой душевно калякали — часу не прошло, наша добрая фея что-то нам уже и несет.

Общепитовская фея принесла весь заказ сразу — должно быть, так ей было удобнее, — с молчаливым презрением составила и питье, и еду с подноса на стол и торжественно удалилась. Дементий с Машей не могли не почувствовать, что она им сделала бо-ольшое одолжение.

— Ты как знаешь, а я хочу выпить за тебя, — поднял бокал с содержимым Дементий. — За твою железную выдержку, за твое терпение. Если бы не ты…

— Не будем преувеличивать, — остановила его Маша. — Я тоже рада, что все кончилось благополучно. Спасибо Викентию Викентьевичу!.. И ты как знаешь, а я — за его здоровье! Я люблю этого мужественного человека.