Одолень-трава

— Если уж вы заговорили о противоречии, то оно действительно есть, но в другом… Люди, высказывающие тревогу за молодежь, говорят об определенном и не таком уж малочисленном слое молодежи, приводят конкретные факты. Они спрашивают: что, молодежь наша пьет только газированную воду и лимонад? Пьянство ширится и, что особенно тревожно, год от года молодеет: если раньше пить начинали с десятого класса, теперь — с восьмого и даже с седьмого. Может, кривая преступности среди молодежи стремительно падает? Нет, она идет вверх. Молодежь в повседневном быту с почетом и уважением относится к старшим? Случай в троллейбусе отвечает на этот вопрос достаточно красноречиво… Так говорят одни.

Викентий Викентьевич отпил несколько глотков чая и продолжал:

— А что делают их оппоненты? Они берут панораму, скажем, Братской или Усть-Илимской ГЭС и закрывают ею и случаи, подобные троллейбусному, и вообще всю нежелательную прослойку нынешней молодежи: вы посмотрите, как замечательно ребята работают!.. В логике это называется подстановкой одного понятия другим. Подстановка умышленная или невольная — дела не меняет. В любом случае этот прием в споре честным признать нельзя. Если речь идет о непутевом Ереме, допустимо ли закрывать его образцово-показательным Фомой и говорить при этом, что оба они — чудесные ребята?

Николай Сергеевич и не хотел, да улыбнулся остроумному речевому обороту.

— Это первое, но еще не самое главное, — между тем продолжал Викентий Викентьевич. — К главному мы только подошли.

Он опять легким шагом прошелся взад-вперед вдоль книжных стеллажей и остановился около Николая Сергеевича.

— Вот вы много ездите по стране, много видите. И, по вашим наблюдениям, кто с кого берет пример в одежде, в прическе, в песнях и танцах — непутевый Ерема с образцового Фомы или наоборот?

— Да как бы сказать… — застигнутый врасплох, неуверенно промямлил Николай Сергеевич.

— Хотим мы этого или не хотим, но приходится признать, что тон всему и в одежде, и в музыке, в песнях и танцах задает, увы, не та прекрасная молодежь, которая строит гидростанции, стоит у заводских станков и пашет землю. Задает тон, командует парадом мод городская молодежь из той самой прослойки, которую точнее бы назвать верхним слоем, поскольку тут всегда много всякой пены и радужных пузырей…

В кабинет вошла Вика и спросила, не надо ли чего. Николай Сергеевич поблагодарил за чай и сказал, что уже напился.

— Тогда беседуйте, а я — уж извините — пойду позанимаюсь. Много пропустила, а скоро экзамены, надо нагонять… Что понадобится, папа, стукни в стенку… И пожалуйста, не садись у окна, там дует. После чая сразу прохватит.

— Хорошо, хорошо, — согласно отозвался Викентий Викентьевич и, чтобы показать свою послушность, сел в кресло у журнального столика напротив Николая Сергеевича.

Вика ушла, но они какое-то время не возвращались к прерванному разговору. Их общее горе приходом Вики словно бы напомнило о себе: «Много пропустила…»

А еще Николай Сергеевич подумал, что у них — горе, а жизнь не замедлила своей поступи. Жизнь требует, чтобы Вика продолжала сидеть над учебниками, готовиться к экзаменам. Погиб близкий человек — какие еще там экзамены?! Все так, но… Но к экзаменам надо готовиться.

Может быть, и ему попрощаться с Викентием Викентьевичем: не последний раз видятся, успеют договорить. Но и уходить вот так, посреди разговора, тоже было как-то неловко. И он первым нарушил затянувшееся молчание.

— Это вы хорошо сказали насчет пены и радужных пузырей. Но не слишком ли строго судите вы нынешнюю молодежь?

— Вы хотите сказать, не узурпировал ли я, без достаточных к тому оснований, право быть прокурором? Нет, дорогой Николай Сергеевич, я люблю молодежь. Иначе бы давно ушел с преподавательской работы. Я люблю молодежь и всегда готов выступить в роли ее ярого защитника.

— Это интересно!

— Если интересно — извольте. — Викентий Викентьевич поудобнее уселся в кресле, кинул сухонькие руки на подлокотники. — С чего лучше начать? Начнем, пожалуй, с того, что зададимся вопросом: кто и что формирует мировоззрение молодежи, ее взгляды и вкусы?

— Школа, комсомол, художественная литература, — начал перечислять Николай Сергеевич, — театр, музыка, кино, телевидение…

— Правильно, но я бы сократил этот список до родственного триединства: кино, эстрада, телевизор. Почему? Да потому, что показанный по телевидению спектакль театру надо играть примерно двести лет, чтобы его увидело столько же зрителей. Тиражи хороших книг, сравнительно с тем же телевидением, столь же ничтожны… Смотрят кино, слушают эстрадные песни и сами их поют миллионы, десятки миллионов. И не просто смотрят и слушают: киношные герои и эстрадные кумиры берутся за образцы для подражания и обожания. Прибавим сюда, что в постоянном прокате зарубежных развлекательных фильмов в два, если не в три раза больше, чем отечественных. Ну и в эстрадной песне, как известно, тон задаем тоже не мы. Длину юбок и высоту каблуков и то нам диктует Запад.

— Что да, то да.