Одри Хепберн - биография

Конечно же, Одри и раньше пела на сцене и в кино, но теперь рядом с ней был требовательный ценитель Алан Джей Лернер. Она боялась, что этот судья не избежит предубеждения: ведь Лернер предлагал на роль Элизы Джулию Эндрюс. Он понимал причины, которые заставили студию «Уорнер Бразерс» принять иное решение, но считал, что художественная сторона мюзикла принесена в жертву, поскольку Одри была актрисой, а не певицей. Все эти мысли обуревали ее, когда она стояла перед оркестром из пятидесяти музыкантов, возглавляемых Андре Превеном. Да, ей удалось расширить свой голосовой диапазон на целых пять нот и, по словам Превена, eё голос «звучал счастливо и уверенно», но все равно исполнение Одри было далеко от совершенства. С огорчением она узнала, что все eё песни были заранее записаны в исполнении Марни Никсон, профессиональной оперной и концертной певицы. Никто не хотел сказать заранее, чей голос будет звучать, полагая, что ничего хорошего не получится, если расстроить Одри неприятным для нeё известием. Но и без того она была весьма огорчена, так как чувствовала, что роль не принадлежит ей полностью.

Мел умел сглаживать конфликты между Одри и студийными верхами. Но и он ничего не добился. Джек Л. Уорнер был добр и великодушен, но из всех властителей Голливуда он наиболее решительно отказывался идти на поводу капризных звезд. Попытки Мела успокоить нервы Одри или заверить ее, что благодаря усовершенствованной технике дублирования никто не заметит никаких недостатков в eё исполнении, были встречены взрывом гнева. Генри Роджерс, eё советник по «паблик рилейшенз», истолковал эти стычки между Одри и Мелом как проявление сложностей, возникших в их семейных отношениях.

Одри также беспокоило то, что она может показаться непривлекательной в роли ковент-гарденской цветочницы, и потому попыталась несколько «пригладить» ту реалистическую неопрятность, которая ей навязывалась образом Элизы. Она позволила нанести себе на щеки грязные пятна, но настаивала на том, чтобы эта грязь не слишком портила eё облик. И вновь руководство студии резко возразило. Одетая в грязные и потрепанные юбки, Одри ползала на коленях по студийному булыжнику, посыпанному уличной пылью, и собирала монеты, презрительно брошенные профессором Хиггинсом. Ей пришлось вычернить ногти и вымазать грязью тыльную сторону ладоней. Какое же облегчение ей доставил переезд в дом Хиггинса!

Кто-то из съемочной группы заметил, что Одри глотает таблетки. «Больна?» – спросил он. «Это для того, чтобы у меня покраснел язык, – ответила она. – Он должен быть жутко малиновым, когда я покажу его профессору Хиггинсу». Через несколько минут, столкнувшись с насмехающимся над ней профессором фонетики, Элиза выкрикнула: «Я не буду больше повторять гласные. Я их знала до того, как пришла сюда». И непослушная девица высунула свой ярко-красный язык.

Битон говорил позднее, что Одри напрасно согласилась на роль Элизы. Это была не eё роль. Главное свое испытание цветочница проходит на балу, но Одри выглядела куда неуместнее на мостовой Ковент Гардена, чем в великолепном белом платье на балу, где она в ярком свете люстр являет свое новое "я", исполненное особого очарования и элегантности. Первые сцены, в которых появляется Элиза Дулитл, пожалуй, самые неудачные у Одри. Она чувствовала себя чужой в этой обстановке и чужой в этой роли. Образ противоречил главным чертам характера Одри. Диапазон eё актерских средств значительно расширился, но и это не помогало. Ее расстраивала ускользнувшая возможность показать себя в туалетах «от Битона», так как гардероб Элизы был предельно ограничен до того дня, когда куколка превращается в бабочку. В мастерской Битона она с завистью смотрела на модели, предназначенные для «великосветских статистов». «Моя прекрасная леди» стал одним из последних фильмов, над которым работала целая армия голливудских специалистов: десятки женщин наносили последние штрихи в костюмах конца XIX столетия – пришивали эгретки к тюрбанам, приметывали фальшивые драгоценности, пришпиливали букетики искусственных пармских фиалок к корсажам, колдовали с ярдами причудливых кружев и лент и даже украшали зонтики элегантных дам бомонда. Одри оставалось лишь «слюнки пускать», глядя на все это великолепие. Она сказала Битону: «Я не хочу играть Элизу. У нeё очень мало красивых платьев. Я хочу, чтобы меня видели в этих».