Офицерский гамбит

Взгляд Артеменко пополз по стене и наткнулся на два портрета, до умопомрачения схожих. Один портрет был его, присланный из Москвы через несколько лет после окончания академии. Другой был отца. Как будто одно лицо, только качество фотографий выдавало многолетнюю разницу. Он удивился, что раньше не обращал внимания на столь очевидную и, как теперь казалось, важную деталь.

– Слушай, я даже не думал, что мы с отцом так похожи… Как же рано он ушел…

Он шептал как бы самому себе, но затем повернулся к матери – в ее пепельных глазах стояли крупные, хрустальные слезы.

– Он… он любил свою работу?

Алексей Сергеевич, который всегда избегал откровенных разговоров с мамой об отце, впервые в жизни спросил о его работе. Но теперь он хотел впитать в себя больше особенностей его жизни, проникнуться его жуткой судьбой, которая сначала так мило улыбалась ему, а потом нанесла сокрушающий удар под дых. Его вопрос замер в воздухе, и какая-то сумрачная тень пробежала по лицу старушки, она встрепенулась и напряглась, как будто напоминание об этой части прошлого было неприятным и болезненным. Произошел эффект оползня, но смещались годы, чтобы снять с образа родителя согбенность тяжелого монумента.

– Он был предан делу. Но его взгляды не всегда совпадали с идеями начальства. Я помню, у него бывали… конфликты… Его принуждали быть слишком жестоким с людьми, а он сопротивлялся. Нужно было выполнять план, и начальство решило основательно поработать с чуждой нашей вере, заметно разрастающейся религиозной общиной, прижать их лидеров.

Хотя ничего плохого они вроде бы не делали. Так, по крайней мере, полагал твой отец. Он выступал против, но потом все же смирился, пошел на компромисс…

Мать тяжело вздохнула.

– Ты имеешь в виду хасидов? – Алексей Сергеевич был определенно удивлен направлением работы отца.

– Да. Ты и сам прекрасно знаешь, что бывает в нашем маленьком городке, когда религиозные паломники приезжают на могилу своего праведника раби Нахмана. Появление нескольких тысяч этих внешне спокойных, но на самом деле очень яростных фанатиков почти всегда приводит к столкновениям и массовым дракам с местными. Я вообще боюсь думать, что будет на 200-летие его смерти. Тогда хоть КГБ этим занималось, а сейчас, похоже, никто.

– А почему отец порой протестовал против решений своих начальников?

– Детали я не помню, но он должен был работать на упреждение. Должен был их притеснять любыми способами, и в том числе, конечно, провокациями. Они, естественно, злились и чисто по-человечески его ненавидели. Вероятно, жаждали мести…

– А отец?

– Многое из того, что он делал, казалось ему противоестественным, оскорбительным для человеческой природы, для чести офицера государственной безопасности. Но система, созданная государственная машина была неумолима, беспринципна и невероятно точна, когда целилась.

– Почему ты мне раньше никогда об этом не рассказывала? Это как-то связано с его смертью?

Артеменко был потрясен, как ясно и просто излагает мысли его престарелая мать. Через столько лет ее способность анализировать ситуацию оставалась безупречной! Ему пришла в голову мысль, что она все это давно много раз передумала, пережевала и все не могла ни выплюнуть, ни проглотить. Эта боль всегда жила в ней, а он, болван, даже не догадывался о ней.

– Точно не знаю. Точно не скажет никто. Но я почему-то чувствую, сердцем, интуитивно осознаю, что очень даже связано. То ли оговорили его, то ли прокляли, одним словом, что-то, как говорят в народе, поделали. Но что именно, разве кто объяснит…

Она вдруг уронила голову на грудь сыну, прижалась, обмякла и притихла. У Алексея Сергеевича сжалось сердце от тоски. Как она жила вот так одна, никому ничего не говоря, не делясь ни с кем своими переживаниями? Они так долго стояли молча, и каждый из них почти точно знал, о чем думает другой. Тишина создавала уникальный аккомпанемент из эмоций и быстро меняющихся ощущений. И сын, поглаживая иссохшее, костлявое плечо матери, видел, как тусклый лучик комнатной лампочки покачивается на молодом, светлом лице его отца; ему чудилось, что отец улыбается ему из другого мира, как ободрительно улыбается ангел, помогая выбрать правильный путь в запутанной жизненной комбинации. Наконец старушка-мать оторвала свое лицо, изможденное годами и стоическим одиночеством. Только в эту минуту он увидел, насколько она на самом деле осунулась. Ему даже показалось, что это произошло за считаные мгновения.

– Пойдем пить чай, сынок.

– Пошли, – согласился он.

Они сели на старые, тесаные табуреты, и рыжий кот, привыкший быть членом семьи, тоже взобрался на табурет и уселся, проникновенно, с зеленым огоньком заглядывая в глаза своей хозяйки.