Офицерский гамбит

– Давно, мама, Андрей на связь выходил? – спросил он, собираясь в дорогу.

– Да буквально недели две назад… Лешенька, а ты что же, уже собираешься?! – вырвался сдавленный крик у женщины.

И Алексей Сергеевич явственно почувствовал, как у нее подкосились ноги, ему почудилось, что точно такой крик он уже слышал – так беспокойно и фатально кричит птица, когда рушат ее гнездо…

– Да нет же, это я просто крем после бритья ищу, – соврал он матери.

И остался еще на один день. Хотя пребывание дома его уже угнетало статичностью, неподвижностью, которая действовала разрушающе на его деятельный мозг. Он опять с тоской подумал об Але – вот кто умеет закрутить время, срежиссировав так, что всем вокруг уютно и легко.

4

В другое время Артеменко вряд ли позвонил бы старому приятелю. И дело не в стене, которая – он это точно знал – давно отделяла его от прошлого. Дело было в том, что иссякал момент, в котором он жил. Что-то треснуло в настоящем, на которое он всегда рассчитывал, вытесняя из памяти прошлое и не давая власти будущему. Настоящее всегда казалось лучше прошлого, а будущее предполагало превзойти настоящее. И вдруг – хруст, и что-то сломалось в его персональной машине времени, пространство лопнуло и стало растекаться яичницей. Теперь, глядя на измятый, а затем разглаженный руками листок с телефоном, Артеменко чувствовал: ему хотелось заглянуть в прошлое, чтобы было не так душно.

Артеменко неспешно брел по утренним, еще не грязным улицам маленького городка и отовсюду ощущал давно позабытый, немного застойный, как в болоте, запах провинции. Несмотря на солнечное утро, с рыночных прилавков на него полуравнодушно взирали лица-маски: озабоченно-удрученные, перекошенные проблемами, подавленные, разобщенные и разучившиеся радоваться жизни. Он легко угадывал: жизнь многих этих людей без смысла и без цели привела их к безысходности и отчужденности. Он всегда чувствовал безоговорочное превосходство над ними, но только не теперь, когда его собственный ориентир стал исчезать из виду подобно причудливой, дразнящей химере. Нет, тут, в этих краях не построить отделение Эдема. Его мысли опять вернулись к утраченной нити. Что ждет эту страну, его былую родину? И почему былую, если родина – навсегда?! Разве такое возможно: так единодушно подняться во время волнений на Майдане и так же без предупреждения спрятаться в своих улиточных домиках?! И разве зря была вся та мятежная поддержка и бескорыстная помощь противостоянию со стороны столицы в конце холодного 2004-го?! Но почему-то сработало извечное «Моя хата с краю…» Неужели этот образ терпеливого и молчаливо отважного малоросса в самом деле был искусно навязан сначала польскими шляхтичами и российскими монархами, а уж затем и партией Ленина – Сталина? Да, существование целой нации без государства в течение столетий, несомненно, отразилось на национальном характере украинца. Ладно, бог с ним, с национальным характером! Алексей Сергеевич в сердцах сплюнул нахлынувшую слюну. Он подходил к месту встречи со старым товарищем.

После короткого телефонного звонка они решили встретиться в центре. Сначала Алексей Сергеевич хотел заехать в какой-нибудь ресторан и угостить старого приятеля обедом. Но когда они увиделись, он обомлел и даже растерялся от столь разительных отличий между ними. Пролетело всего каких-то два десятилетия! Куда делось время, когда два пижонистых десятиклассника вместе покуривали на перемене, потом дружно заменили табачное увлечение решительными пятиминутками в спортивном городке и кичились умением делать всевозможные выходы и перевороты. Теперь они вдруг обнаружили друг друга совершенно разными людьми, настолько чужими, как будто выросли на удаленных друг от друга планетах. Когда они обнялись, в первое мгновение Артеменко поразился запаху немытого тела, в котором смешался пот, затхлость рано подступающей старости и тяжесть дешевой парфюмерии. Но он подавил свои ощущения, ведь это все-таки старый-старый школьный товарищ. Но о ресторане не могло быть и речи – после ритуального похлопывания друг друга по плечам они присели за плохо вымытым столиком с разводами в первом попавшемся на глаза захудалом кафе, какие жители обычно презрительно называют «Наливайко» или «Забегаловка». Воропаев развалился локтями, а Артеменко, наоборот, оставил руки на коленях, с трудом сдерживая брезгливость.

– Ну, ты как? – Воропаеву надо было говорить, защищаясь быстро сыплющимися словами. Алексей Сергеевич понял это, бегло оглядывая его заношенный, балахоном висящий на нем костюм.

– Да я в Москве обитаю, но сейчас ненадолго в Киев приехал, по работе. Что будешь, чай, кофе или покрепче? – он осторожно покосился на старого приятеля. Лицо, принадлежавшее некогда Андрею Воропаеву, поразило его темными, землистыми оттенками, оно было не по годам старческим и морщинистым. Его руки были покоробленными и узловатыми, как у людей, занятых тяжелыми строительными работами или огородничеством, под ногтями застряла омерзительная грязь.