Офицерский гамбит

– К тебе лично это как относится? – спросил вдруг подполковник Дидусь, который только теперь начал понимать, куда дело клонится.

– А я тебе отвечу, и отвечу очень прямо и честно. Мне бояться нечего, я свой долг и в Афгане, и тут безотказно выполнял. Ты, может быть, думаешь, у чудака крыша поехала… Так вот, я в здравом уме, очень неплохо себя чувствую и заявляю тебе следующее. Мне – хочется – крови. Да и еще раз да! Мне – хочется – убивать. Тут я могу добавить – «этих отморозков». Но не добавлю. Если завтра «отморозками» объявят других, айзеров, армян, грузин или кого-нибудь еще, то я – первый в списке. Теперь ясно?!

Игорь Николаевич отшатнулся, как от порыва леденящего ветра. Он сам похолодел, внутрь его естества прокралась новая душевная боль, заныла душа, как от удара плетью. И возникло четкое ощущение, что он теряет друга. Ему живо представилось, что Вишневский, которого он знает уже не меньше пяти лет, теперь висит на краю пропасти и вот-вот сорвется. А он бессилен ему помочь, как врач с плохой квалификацией у постели умирающего.

– Ты, Андрей Ильич, страшный человек! Я тебя совсем не знал! Или ты артист и меня разыгрываешь?

– Да, артист, больших и малых театров, – буркнул он зло. Теперь короткая волна возбуждения у него прошла, и он, как остывший вулкан, продолжал с дерзким, язвительным спокойствием: – Дорогой, не делай круглые глаза. О тебе теперь речь. Так вот, запомни, если ты проведешь на войне столько лет, сколько я, тоже станешь вампиром, кровавым наркоманом. И еще: очень легко можно форсировать сроки, если раньше приблизить глаза к смерти. Так сказать, приобщиться. Это неизлечимо! Правда, падший ангел лучше возвысившегося демона, но это слишком мелкий повод для радости…

Глава четвертая

(Ставрополь, 2005 год)

1

– Папа, папа приехал!

Маленькая Дашенька пронзительно закричала, и вмиг с визгом ликования первая повисла у Игоря Николаевича на крепкой, темной от солнца и пыли шее. Тоненькая, хрупкая, как цветочек, она, ровесница нового века, сама не подозревая, была нежным воплощением бесконечного, невесомого счастья. Отец поднял дочку на руки и начал целовать ее личико. Подбежал и старший Антоша, и его он тоже обхватил и оторвал от пола, удивляясь, как сильно и незаметно вытянулся парень, достигнув беспокойного возраста подростка. Тихо, как будто на цыпочках, из комнаты выплыла Оксана с большими, влажными, будто коровьими глазами и почему-то с кухонным полотенцем в руках и на миг замерла. Игорь Николаевич, обвешенный счастливым потомством, с прищуром смотрел на родные, полные шального блеска глаза и на мелко подрагивающие губы. Они одновременно почувствовали: вот настало одно из незабываемых мгновений будничного и вместе с тем вселенского счастья, похожего на радостный полет беспечной стрекозы летним днем. Когда нет ни войны, ни опасности, и весь млеющий мир стрекочет и кружится в забавной, сюрреалистической карусели. Игорь Николаевич знал, что жена сейчас заплачет, и хотя ему не хотелось ее слез, они всегда оказывались чем-то приятным, как если бы его гладили по голове. Наконец она обняла его поверх детей, покрыв их, как крыльями, мягкими складками просторного халата, и прошептала ему на ухо:

– Ну слава богу. Я каждый раз так переживаю, что умереть на месте готова, когда эти проклятые восемь месяцев заканчиваются, – в глазах ее стояли слезы, но она плакала так же тихо и незаметно, как и ходила, без всхлипываний и причитаний, только сдавленное дыхание, не дающее сказать и слова. Только теперь, когда увидела мужа, живого, с целыми конечностями, сумела расслабиться от небывалого напряжения, сковывавшего ее долгие месяцы.

– Перестань, Ксюша, перестань, – Игорь Николаевич неуклюже, по-солдатски поглаживал жену по спине. Пожалуй, даже чересчур крепко, чем должен был делать нежный муж, но она не обращала на это внимания.

– Я молилась, молилась за тебя, – продолжала она шептать завороженно…