Офицерский гамбит

– Так, не отходим от темы, – настойчиво потребовал Кержен, – я, может, напишу когда-нибудь книгу, эдакий сборник страшных историй про современные ВДВ.

– Только книга может очень грустная получиться, – прорвало вдруг Игоря Николаевича. Он опять удивился, что произнес это. И откуда у него в груди осталась плохо скрываемая горечь, странная неудовлетворенность. Может, это ревность к бешеному Паше, которая гложет его и не дает покоя, спросил он мысленно сам себя. И тут же прогнал эти мысли. Нет, не может он, офицер с системой собственных убеждений, ревновать к Паше, к бесноватому, каучуковому полковнику, потому что для настоящего полководца безудержной отваги слишком мало… – Вы, Филипп Андреевич, что-то проявляете нездоровый интерес к нашим десантным будням…

Кержен в ответ хитровато засмеялся и прищурился.

– Я сейчас вспомнил, как Бунин о Достоевском высказался. Что Федор Михайлович, мол, большая ноздря и нюхает он со страстью канализацию человечества. Так вот, я полагаю, что порой полезно принюхиваться к происходящему. Ну хотя бы для того, чтобы отстойные места обходить…

– Ладно, Павел Юрьевич, уж рассказывайте до конца нашу историю.

– Так вот, во время ротации, когда два полка встречаются перед командующим, появляется этот командир-клоун в какой-то каске с рогами – представляете военное шоу, не слабее Майкла Джексона?!

– И что… – раздалось несколько заинтригованных голосов.

– Командующий ему: «Полковник Кандырь, снимите каску!» Тот звонко, по-солдатски отвечает: «Есть!» И снимает. А у него чуб выстрижен, как у запорожского казака, ну как это называется? – Анастасии обратил вопрошающий взор к Игорю Николаевичу.

– Оселедець, – быстро сориентировался начальник штаба.

– Вот-вот – оселедец, – твердо и неправильно повторил слово комбат. – Оба полка в хохот. Думаете, командующий разнес его? Ничего подобного. Вот ведь странно, в одной шкуре уживается и шут, и герой.

– Может, герои такие и есть? – неожиданно с лукавой искоркой спросила Павла Юрьевича Таня, его жена, маленькая, щуплая на вид, но сильная женщина с твердыми убеждениями. В том вопросе не было укора, скорее вкрадчивая подковырка. Она-то хорошо знала цену авторитета своего Паши, как и то, что в мирной службе между комбатом и командиром полка может быть пропасть, а в военной обстановке они могут быть, как альпинисты в связке на ледяном склоне.

– Ну а зачем он это сделал, что он хотел этим поступком сказать? – также с несвойственной заинтересованностью спросила Лариса, жена Лапова.

– Как же, тут вроде все ясно, – заметил Кержен, и лысина его впервые за вечер наморщилась забавными складками, – эксцентричная личность, требующая самовыражения любым способом. Но поскольку фантазия работает в одном направлении, то и выходки получаются соответствующие.

– Я думаю, не только поэтому, – серьезным, глухим голосом заметил Игорь Николаевич. Уж кто-кто, а он-то Пашино нутро хорошо чувствовал. Как свое собственное, только формы выражения эмоций и представления себя у них были разные. – Думаю, что он хотел еще сказать, что его родной дом остался там, на войне. И он, как индеец, грустит по своему томагавку, который на четыре месяца следует зарыть в землю. Вот почему командующий ничего ему не сказал. А потом ведь у нас в ВДВ от придурка до героя один шаг… Юмор, знаете ли, всегда лучше рыданий…

– Но тогда уж не молчи, скажи, что есть и другая сторона Паши Бешеного Карлика, славно-бесславного полковника Кандыря. Что он, к примеру, мог, проснувшись в горах, разрядить ленту из АГС-17 по деревне. Двадцать девять гранатометных выстрелов, лично выпущенных на рассвете командиром воздушно-десантного полка вместо зарядки – это, я вам скажу, о многом говорит. Каждый – шесть метров разлета осколков, представляете зону сплошного поражения? А зачем? Да чтоб боялись все и знали: стоит на этой высотке не кто иной, как полковник Кандырь со своими ребятами. Чувствуете духовную связь с Шаманом?! – Теперь уже голос боевого комбата звучал зловеще. И Игорь Николаевич знал, что он, водивший колонны, штурмовавший базы боевиков, выносивший своих солдат и молодых офицеров на собственных плечах, имеет право осуждать. Хотя и не последняя инстанция, конечно. – Когда ему через полтора часа доложили, что от его бессмысленного обстрела погибла одна женщина, по злому року школьная учительница русского языка, он без сожаления заметил, что его, мол, плохо учили в школе русскому языку, потому и рука судьбы направила смертоносный боеприпас на несчастную женщину.

Все вдруг разом замолчали. Цинизм, пошлость и скверна всегда сопровождают войну. Люди становятся озлобленными, мстительными и бесчувственными, и всем, сидящим за этим торжественным столом, лучше других был понятен диапазон настроений. Такое всегда лучше перемолчать.

– Да, мы все порядком озверели, и это, конечно, не здорово, – с восковым, застывшим лицом констатировал Анастасии, произнеся это таким голосом, как если бы был врачом и оглашал диагноз тяжелому больному, – так много абсурда вокруг…