Огарок во тьме. Моя жизнь в науке

Гулд был прав в том, что Дарвин сосредоточивался на отдельных организмах как единицах естественного отбора, и в том, что Уинн-Эдвардс выступал за альтернативный вариант группового отбора. Верно и то, что я считаю отдельных особей временными вместилищами генов. Но он неправ и трижды неправ, если воспринял это как опровержение дарвиновской мысли о важности отдельной особи. Вся эта риторика про “выше” и “ниже” настолько же ошибочна, насколько соблазнительна. Ген, особь и группа – не ступени одной лестницы. Если уж говорить о лестницах, ген находится в стороне, он как бы отдельно выстроенная ступенька. И ген, и особь – единицы естественного отбора, но в двух разных смыслах “единицы”: один – репликатор, другой – носитель. Репликаторы (на нашей планете это обычно участки ДНК-кода, иногда РНК) – это единицы, которые выживают на протяжении миллионов лет или же не добиваются успеха и вымирают. Мир наполняется успешными репликаторами и очищается от неуспешных, где “успешный” буквально означает способный к выживанию в виде копий во множестве поколений, в геологических масштабах времени.

Успешным репликатор делает его талант воздействовать на мир, способствуя собственному выживанию (как именно он это делает – сильно различается от вида к виду, но, как правило, он влияет на развитие носителей, улучшая их способности к размножению). А если ему удается выжить, он потенциально выживет снова, и снова, и снова… в бесконечное будущее. Так что разница между успехом и неудачей действительно имеет значение. То есть действительно имеет значение для репликатора. Но с носителями все иначе: неважно, насколько успешна или неуспешна отдельная особь, она живет лишь одно поколение. Успех одной особи означает, что она передаст гены в отдаленное будущее, а затем неизбежно умрет в будущем сравнительно недалеком. Даже животные, размножающиеся бесполо, – тли или палочники – не репликаторы, это можно проверить, оторвав им ногу (но проявлять подобный садизм нет необходимости: вы прекрасно знаете, что произойдет). Подобные “мутации” не наследуются. Но уберите или измените кусочек ДНК – и изменение, истинная мутация, может сохраниться на миллион поколений.

Слово “фенотип” обозначает внешние, физические устройства, которыми репликаторы пользуются для обеспечения собственного выживания (с успехом или нет). На практике фенотипы обычно состоят из черт отдельных организмов. А организмы строятся в ходе эмбриологических процессов, на которые влияют едущие в организмах репликаторы. Организмы, особенно животные (растения – в меньшей степени), – это цельные, единые тела, которые либо выживают целиком, либо умирают целиком. А когда животное умирает, с ним погибают все его репликаторы – кроме тех, что успели передаться другому организму в процессе репродукции. Теперь понятнее, что лучше всего подходит именно слово “носитель”? Или же “одноразовая машина выживания”?

Большинство животных воспроизводится в ходе полового размножения, то есть репликаторы внутри них постоянно меняют партнеров, делят новые тела с новыми комбинациями репликаторов – снова подчеркивая временную сущность отдельной “машины выживания”, смертного носителя бессмертных генов. Такой ход мысли не пришел бы в голову большинству биологов несколько десятков лет назад. Гены рассматривались бы как инструменты организмов, а не наоборот, как нам представляется теперь.

Видите ли вы теперь, как убедительны, хоть и различны, свойства гена (репликатора) и особи (носителя) как единиц процесса? И видите ли вы, что оба они – единицы естественного отбора, но в разных смыслах? Я пытался объяснить это Стиву Гулду и потерпел первостатейную неудачу, когда мы встретились на широко разрекламированных дебатах в Шелдонском театре в Оксфорде в конце 1980-х. Спонсорами встречи было издательство “Нортон”, где выходили книги Гулда, а председателем – Джон Дюран, тогда – сотрудник оксфордского факультета непрерывного образования. До дебатов Джон пригласил нас обоих на обед в отеле “Рэндольф”, где остановился Стив. Атмосфера, помнится, была прохладной: возможно, потому, что Стив был настроен не слишком дружелюбно, или же потому, что я был подавлен надвигающейся перспективой выступать в самом почитаемом и крупном зале Оксфорда – хотя готовился и репетировал вместе с Хеленой Кронин, которая тогда была моим ближайшим другом. Я нервничал и на самих дебатах, но, кажется, справился довольно неплохо – особенно в публичной дискуссии, которая последовала за двумя подготовленными выступлениями. Сохранилась аудиозапись самих выступлений, которую позже транслировал в эфире Робин Уильямс, блестящий научный журналист Австралийской радиовещательной корпорации. Однако, к несчастью, не сохранилось записей пикировки после них, в которой и заключалось самое интересное. Эта утрата вызывает у меня огромные сожаления: я думаю (закономерно, что так думаю я, – а Стив, к сожалению, уже не с нами, чтобы возразить), что она бы показала, что я был прав, а до Стива просто это не доходило.