Огюст Бланки

Неожиданно политика снова непосредственно вторгается в его жизнь, которая казалась надежно изолированной монастырской больницей. Это случилось в связи с бурными событиями, разразившимися в Туре из-за неурожая, вызвавшего резкое повышение цен на хлеб. Доведенное до массового голода трудовое население города захватило баржу, груженную зерном и мукой. Полиция арестовала около 300 участников этого стихийного грабежа, которому решили искусственно придать организованный характер. Арестовали 28 жителей города, известных своими левыми убеждениями. Но никакие самые упорные допросы не давали полицейскому начальству необходимых материалов для политического «дела». Тогда взялись за турских социалистов. В Туре 26 человек выписывали газету Кабэ «Популер». Здесь продавалось и его сочинение «Путешествие в Икарию». Полиция узнала, что участники хорового общества, носившего одиозное название «Сыновья дьявола», занимались не только пением, но и распространением социалистической литературы. Оказалось, что некоторые из них посещали Бланки в больнице. Полицейские агенты составили список всех его посетителей. Среди них были двое, Беас и Беро, которые уже подвергались заключению в тюрьму за революционную деятельность. Был получен донос о том, что Бланки якобы редактировал Устав рабочего Общества взаимопомощи. Узнали также о его встречах с двумя местными республиканцами. Полицейские решили из всего этого создать дело, которому «участие» Бланки придавало сенсационный характер. Вся эта затея была грубо, примитивно сфабрикована. 21 апреля 1846 года полиция арестовала Бланки, Беаса и Беро и отправила их в тюрьму соседнего города Блуа. Кстати, по этому поводу Бланки впервые в жизни проехал по железной дороге. Во Франции в это время бурно развивалось железнодорожное строительство.

В Блуа Бланки и Беро предстали перед судом. Королевский прокурор обвинил их в том, что они были закулисными вдохновителями мятежа, выразившегося в разграблении барж с хлебом. Бланки держался во время трехдневного процесса твердо, даже презрительно по отношению к своим судьям. Он не преминул обвинить орлеанистский режим в том, что он и устроил голод, толкнувший голодных на отчаянные действия. Тогда прокурор напомнил ему, что из милосердия король его помиловал, а он проявляет такую черную неблагодарность. Бланки гневно ответил на это:

— Да, я плачу неблагодарностью за многие благодеяния. Вот они: моя семья разрушена, мой сын одним ударом превратился в двойного сироту и оторван от отца подобно тому, как отнимали детей у родителей-про-тестантов во время драгонад. Я измучен физическими пытками тюрьмы, душа истерзана муками; вот ваши благодеяния!

Бланки и Беро суд вынужден был оправдать за недостатком улик. Но Бланки еще месяц остается в тюрьме, ибо ему просто негде жить. Никто из запуганных полицией жителей Блуа не решался приютить его. Наконец один чудак, мелкий ремесленник Гуте, поселил его у

себя. За это ему пришлось поплатиться потерей своей клиентуры и установлением полицейского надзора над его домом. Если Бланки выходил на улицу, то специально приставленный к нему полицейский агент не отходил от него ни на шаг.

Префект обратился к министру внутренних дел с просьбой разрешить высылку Бланки из департамента. Однако предпочли другую, более эффективную меру борьбы с революционером, объявленным «очень опасным». Решили любой ценой обнаружить какое-либо столкновение Бланки с законом, чтобы упрятать его в тюрьму. Но он ведет себя настолько осторожно, что придраться трудно. Правда, он ежедневно ходит в редакцию местной оппозиционной газеты «Курье де Луар-э-Шер». Здесь он внимательно прочитывает все парижские газеты: выписывать их он не в состоянии. Нет у него, по существу, и своего постоянного дома. Живет он в бедном рабочем пригороде, где теснятся убогие домишки. Именно здесь, в Блуа, 24 февраля 1848 года Бланки узнал о революции в Париже, о свержении Луи-Филиппа, о провозглашении республики.

Для всех, кто интересовался политикой, это не было неожиданностью. Ее приближение предсказывали многие. Ламартин еще в прошлом году говорил о надвигавшейся «революции презрения». Действительно, король и Гизо давно уже вызывали не только ненависть, но и презрение своей тупой консервативной политикой, которая привела дела Франции к полному расстройству. Июльская монархия обанкротилась в прямом и переносном смысле. «Июльская монархия, — писал Маркс, — была не чем иным, как акционерной компанией для эксплуатации французского национального богатства». Острейший финансовый, промышленный и торговый кризис со всей силой ударил по делам этой компании, которая умела только грабить, но уже была неспособна хоть как-то управлять. Кроме кучки богатейших финансистов, наживавшихся на новых бедствиях, недовольны были все, включая основную часть буржуазии. Что касается рабочих, то их положение оказалось отчаянным. Только в Париже было 200 тысяч безработных.